Чувственность у-дивительна, по-разительна, пре-восходна. Рациональность же подо-зрительна, от-граничена, пусто-тна.
«Вместе с человеком в мир приходит ничто», т.е. ум. Вне которого предстает бытие из чувственности.
«Человек звучит гордо» из чувственности, а не в Homo sapiens.
И что же все эти «последние подозрения» как прозрения из переосмысления феноменальности и ноуменальности человека в междусубъектном континууме? Нет наоборот, сам междусубъектный континуум проветривается во вселенской обращенности человека.
Человек вселен во вселенную! Вот где дом бытия! Вот куда доводит язык человека, а не только «до Киева»!
Сама чувственность не субъектна, а междусубъектна. И потому она обнимает ум. Бедный разум нужно любить, хотя бы жалеть в его субъективности — объективности. Чтобы чувственность не была бесчувственной, в ней «ум вещей» должен выдерживаться, а не вычеркиваться с повестки дня в обыденности. Может даже ум и есть злоба дня, которую нужно укрощать. Или это и есть Протагоровский «человек как мера всех вещей», которая (все время и во всех отношениях) проверяется обыденностью в конечном и преходящем из вечного и бесконечного?
Обыденность — бытие в преходящем через небытие как повторяемость других в сонме мыслей. Это то, что случается со мной в качестве других, вселяющихся в меня таким образом (в подражании, заражении, внушении). В обыденности вообще встречаются другие, узнаваемые «из-во» мне. Множественность мыслей, точек зрения, вкусов, предпочтений, выборов, мнений, да и посещающих нас понятий, производимых суждений, хваток умозаключений и т.д. — есть содержимость и даже одержимость во мне неопределенного, открытого разнообразия других! Из них и бываем мы в обыденности, выставляемся в прозе жизни. Я-воронка, если не кратер, в которую «стекают» другие.
А потому и в обыденности повторяется то, чего никогда (казалось бы) не было. Другие встречаются в обыденности, уже присутствуя во мне. Моя готовность ко встречам уже всегда предуготовлена. Не в смысле банальной воспитанности, этикетной вежливости. Из этой предуготовленности я сообщаюсь вообще с миром. Это можно обозначить и как «квадратный корень» обыденности, их которой извлекается мир в измерениях топоса и хроноса: √!
«Человек растет корнями вверх» (П. Валери). Как «опрокинутая пирамида» он как бы упирается носом в земные основы цивилизационной пирамиды, элементарно — в экономику. Но у «опрокинутой пирамиды» человека есть (незримые) крылья (надежд) мыслей (других), в которых я в качестве «Мы — имярек человечества» пытаюсь взлететь над миром сим. Но обыденность не позволяет. А потому и требуется воспеть прозу жизни. Оттуда найтись здесь. Взлетать нужно, но именно для того, чтобы распушиться из-, в- обыденности, т.е. быть чрез небытие. Но небытие не предпосылается бытию. Бытие есть в небытии. Бытие со-держится из небытия. Это вообще или антропологически? Но «вообще» и «антропологически» одно и то же. Именно потому, что вместе с человеком в мир приходит ничто. Но в данном случае оно приходит в прорехах междусубъектности. Имеются «окна и двери», входы и выходы в доме междусубъектности. Но так ли это? Вроде, но и не совсем. Окна и двери могут быть закрыты и закрываются от непрошенных гостей.
У Ницше: «великие мысли прилетают и тихо садятся как голуби на подоконнике», у китайцев даже крыша дома крыльями изогнута вверх, чтобы злые духи, опускаясь на нее, слетали прочь! Можно ожидать и того и другого.
Но теперь — вот телевидение, вот интернет. В нас гуляют, шастают как им заблагорассудится, бесцеременно. А потому и катастрофически усиливается самоотчуждение. И что же делать с этой обыденностью в массовой культуре?
Но это не та обыденность, не та культура. Это коммуникация, а не междусубъектность. Другие могут представлять из себя обособленных из нее, безличных субъектов и субъектов в ее контекстуальности как душ. Субъекты ломятся, а души прилетают. Но ангельские крылья надежд тем более востребованными становятся, чтобы от тьмы к свету взлетать.
… Субъект — субстанция и т.д. Во вселенском самостоянии человечество в его «Мы — имярек» как субстанции предстает в звездных субъектностях, чтобы из космической субстанциальности обнаружится здесь в субъектных душах. Так что субстанция обращается в субъектность, чтобы обрести в субъектности субстанциальность. Т.е. субстанция в субъектах предстает субъектами из субстанции. Отсюда туда, чтобы оттуда сюда открывалось. Отсюда туда смотреть, чтобы оттуда сюда виделось! Тут опять чувственность проявляется.