Обыденность как явность (доступность, достижимость, уместность) ума вещей, прозаичность, а не грезы («правда жизни», ее разговоримость, трезвость...).
В низменности, скучности, рутинности нужно подразумевать зажатость времени в пространстве. Это тленность находящегося в плену времени. Его освобождает художник. Так что обыденность и взывает с мольбой о своем раскрытии. Это необходимость, спрятанная в повседневности. Обесцененность, иллюзорность, отчуждение как самоотчуждение. Невероятное в очевидном, а не само по себе очевидное как ясь. И как таковая обыденность не обращается к человеку, а потому мы и избегаем, не зная ее. Но А. Блоку она предстает «прекрасной незнакомкой». Так и хочется ее сюда ввести: «Дыша духами и туманами, она садится у окна, и веют древними повериями ее упругие шелка, и шляпа траурная с перьями, и в кольцах узкая рука»! А может она появляется после того как: «ночь, улица, аптека, фонарь! Но все пройдет и повторится как встарь! Ночь, улица, аптека, фонарь!»?
С ней необходима близость неотступная, интимность вчувствования, покорения в поклонении. Мы бежим поэтому обыденности в ее поверхностности и стирая ее таинственность. Это даже само собой подразумевается, не хотим пропадать в обладаемости, но хотим утверждаться в обладании.
Но парадокс в том, что в своей отвращенности она всегда в пред-ожидании человека. В готовности предоставления услуг, удовлетворения потребностей, реализации интересов, достижения целей. Это цивилизационная обыденность. От которой-то мы и бежим. Т.е. распространенная, рассеянная, омассовленная обыденность.
А муки совести над тем, что я делаю, приходят не к месту. Они даже неуместны в этом временении как длящемся бытии, в этой протянутой цивилизованности — все как у людей. Они рождаются из отстранения времени в пространстве. Как оно могло там оказаться?! Что еще с ним уделали? Как нас угораздило? Куда мы попали? Во что вляпались? Обыденность взывает к самоотчету. Вот теперь и здесь отвечай, кто ты и что ты?! И из скорлупы обыденности возникает что-то необычное «цыпленочное», в котором мы узнаем себя доподлинного. Но это не что-то определенное, дефинитивное, а именно неопределенное, образное. Как «облако в штанах» у Маяковского! Неопределенное, расплывчатое... Но в штанах вырядившееся! Рациональность, разметанная из встречного подъема в чувственности!
А посему цивилизация — это намеки культуры. И в качестве таковых ее можно принимать, чтобы услышать зов времени и исполнить его. Так что цивилизация и есть голая необходимость, без которой не обойтись. Это и «скорлупность», и «пирамидальность», и «крышеватость» обыденности, где мы всего лишь на полпути к себе в культуре. Обыденность дана в цивилизации, но она и выворачивается, разворачивается, оборачивается в культуре. Но уже не как Я в Мы, а как Мы в Я. Как «Солнце в гостях» у того же Маяковского.
Значит, обыденность — это вкрадчивая, призрачная между цивилизацией и культурой ирреальность. А посему она и есть посредственость, суетливость, анонимность. Но она же и вездесуща, актуальна, упредительна. Вообще здесь «сам черт ногу сломает»! Чего только не напутано! Мы в ней кувыркаемся сальто-мортально, поступаем-отступаем, падаем-поднимаемся, сжимаемся-разжимаемся...
Явная неявность и неявная явность.
Но в обыденности действительное эмпирически завуалировано под кажимость. «Вращаемость солнца вокруг земли». Рациональность подчинена чувственности.
И что же надобно вообще, подавление ее? В торжествовании разума! Что мы приобретаем в смысле жизни? Знания ведь говорят об открытых силах тяготения — распада? То есть о неравновесности, если не о всемирном хаосе?!
И что же тогда чувства и ум находятся в непрерывной борьбе с переменным успехом, уступая и превозмогая, и гармонии между ними не бывает? Или она все-таки возможна, когда глазам верится, а мыслями испытываются сомнения? Может солнце не вращается вокруг земли, а должно вращаться? И вообще создателя во вселенной не было и нет, но он должен быть? Или это вновь богоискательство, богостроительство? Нет, это человек во вселенной, имярек человечества в «Мы» из Космоса. В вечном из бесконечности возвращении. Из звездности через распятость в подвешенном душевно-духовном состоянии. Не находя точки опоры, в муках отчаяния над пропастью небытия, точечной ничтожностью.
И обыденность та флера или плерома тайны, в которой скрывается, таится, поджидает бытие. «В ногах правды нет», но она должна и может быть обнаружена только здесь и теперь, и нигде и ни в чем другом!