Ну да, обыденности бросает вызов человек, но из зова времени как заключенной в ней души. Пространство отталкивает, зовет время. Но обыденность заводится человеком же. Часы сами по себе не заводятся. Вечного двигателя не существует, хотя и стремится его создать человек в технических достижениях. Значит, круг замыкается на человеке же. Замкнутое в пространстве время — это сам превращенный в «колесо времени» человек. Время в пространстве не останавливается, а крутится-повторяется. Обыденность не сама контекстуальна, а раскрывается в контекстуальности, опосредствуется точнее. А так она крутится и крутится в смене дня и ночи, яви и сна, мысли и чувств: в пространстве-времени, в бесконечности-конечности, в вечности-преходящности.
4.2. Выговариваемость заблуждения
А что если круговертная обыденность и есть антропоцентричность человека в мире? Где он вращается вокруг самого себя в самоотчуждении? Т.е. отчуждение всегда заложено заранее в антропоцентричности? Чтобы победить мир и властвовать над ним, человек с-ума-сшествует, с-ума-сбродит, с-ума-сходствует. Да только ли с-ума …? А чувственное обладание, по-требление, со-грешение, со-итие — это что компенсация потери себя в отчуждении «рациональном» (рассудочном точнее, наверное)? Да, иллюзорно отчуждение во внешнем дополнительностно к самоотчуждению в обладании чувственном. А в целом — комплекс неполноценности антропоцентричности.
Значит не только в мире, но и из мира в себе — антропоцентричность? Нет, не из превышающего мира в себе как никак его не признающем существе, а сведенном, (опущенном) к себе мире, то есть собственном мире как собственности. Это двуличная антропоцентричная отчужденность. Там человек шастает среди вещей, вращается винтиком в механике обыденности, по эту же сторону мельтешит в обособленности, суетится в разброде чувств.
Так что же, надобно самопознание человека? Но уже как вселенского существа, хотя пока еще в инстанции «мы — имярек человечества» из совместных потугов Homo sapiens, Homo faber, Homo ludens, Homo menzura, Homo simvolikus … и антропоцентричного саморазоблачения? Вселенское вывертывание из обыденной свернутости? Или наоборот, свертывание обернутого в обыденность вывернутого антропоцентричного мира? Но в любом случае получается вывёртывание вывернутого. «Там где опасность идет и спасение» (Гельдерлин).
Но откуда же, все-таки оно возможно? Кто знает о вывернутой антропоцентричности обыденности? Откуда вам — ваша милость! — далось знать опять-таки? Кто вы такой, чтобы об этом писать? А если это не относится ко всему универсуму, то зачем об этом говорить? Мне об этом говорится из «Мы — имярек человечества». Не я, а мне говорится? О вывернутости из невывернутости Мы? За деконструкцией, раскрывающейся тайной мира, таится нечто еще более таинственное? Или некто? Создатель небось?! Или само Слово (язык), которое — «чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»!? Чем универсальнее предстаёт мир, тем властнее в нас слово сказывается. О мире можно петь частушки, но поется о нем не из него самого, а из превышающего, предваряющего, предуготавливающего… слова!
И что же тогда говорится о заблуждении, а не об истине, о которой ничего нельзя сказать? Ну да, владеем-то мы заблуждениями, а истина неподвластна. Погоди-ка! Тогда не в слове ли и таится истина, из которой проливается свет на заблуждения? И что же тогда мы изначально пребываем в истине как слове? А затем только впадаем в заблуждение? Но ведь и в нем есть словесность? Оно обозначается, закрепляется, выражается? Эге?! Да, но тут ведь торчат опять-таки «ослиные уши» самостности, центричности и т.д. То есть заблуждение и есть антропоцентричность. Самовыразимость человека вообще. Поэтому-то и «знающий не говорит, говорящий не знает» (Конфуций). Слово вещается, но в своем овладении теряется и лишь шумит. И заблуждение рядится в много-словие и таким образом овладевает человеком…
Слова в боковом мире встречаются на каждом шагу. Всетекстуальность и есть боковой мир. И в нем же человек в своей растерянности. И слова приходящие к нам из бокового мира ввергают нас в заблуждение как распространенные слова.
Но если истина в слове, которое говорится о заблуждении и только о заблуждении говорится, то об истине оно не говорится, потому истина и есть слово? Истина невыразима? Мы из нее знаем о заблуждении, но ее саму знать не можем? Это у Горгия софиста: «ничто не существует, а если даже и существует, то не познаваемо, а если даже познаваемо, то не выразимо»?