Ну да! Об этом и говорится в «циклических теориях», а не о конце вечности — не так ли? Хотя порой замахиваются и на всемирного творца, на «смерть бога»? А это уже вроде не случайное сумасбродство, вместе со временем и отвержение и вечности? Хотя может быть это из встречающейся подверженности к ограничению бесконечного в вечном? Так сказать, замах руки на бога из обыденности?
Может быть, потому что создатель — не в обыденности, он ее дал нам в распоряжение, для самостояния и подъема к нему в раскручивании из хроно-топической скрученности. А сам он как «вселенский программист» гармоничен в хроно-топосе как топо-хроносе, вечности-бесконечности как бесконечности-вечности!
И наша земная музыка может быть в лучшем случае (в совершенстве) трагедией. О чем и намекал тот же Ф. Ницше, может быть в мольбе за прощение греха в богоотступничестве?!
В общем линейное время — это не совсем время или кастрированное время! Хотя без этого и не обходится, так было во всяком случае до сих пор в подлинном, если не подсолнечном мире.
Но тут еще странная схожесть «трех времен» (фаз) во времени и «трехмерности» пространства? В чем дело? А не таким ли образом они связываются и уравниваются?
Да, но скорее не связываются, а увязываются, но и не уравниваются, а сравниваются? Или даже наряду с элиминированием времени в пространстве, это уже само пространство в его временной элиминации? Параллельно с безвременным пространством — вне-пространственное время? Но если первое очевидно и эмпирично, то второе странно? А отсюда и причуды, капризы, изгибы страстей и желаний, мечты и надежды, отчаяния и грезы и т.д. и т.п. души человека. Так что, время в пространстве — это нормальная обыденность или повседневность. А время вне пространства — это уже феноменальность человека.
Время в пространстве преодолевается вполне и оно в нем может теряться и даже исчезать. Но вот с пространством во времени уже не так обстоит дело. Оно не исчезает вовсе и хотя прошлое — настоящее — будущее представлены из скобок обыденности или в связной повседневности, но обнаруживается в бессмыслицах конечного наряду с конечным же. Что это как не иллюзорная связность, а тем более повторяемость конечного?
А впрочем, это уже в самом языке закреплено в употреблении слова «конечно», в смысле — «правильно». Повторяемость оказывается критерием истины? Или здесь что-то другое имеется в виду под «конечным»? Не повторяемость вечного через обыденность в конечном, а сама вечность указывает на присутствие конечного во времени? И наоборот, вечность и есть присутствие конечного во времени? Его наличествование как неповторимость вечного? Хотя обыденность, а не повседневность, есть намек, знак, указ, посыл к этому?
Ну это все еще нужно развести… А пока пространство во времени напрягает его до парадоксов, в которые впадает разум. Пространство уже не может просто пропадать во времени, но оно в нем присутствует и тем самым (пресекает, «разрывает») раскладывает, увязывает его на свои (одновременные, соподчиненные) «представительства» в трехмерности. Однако, само не рвется, а скручивается в спирали времени, т.е. превращает время в спираль из его простой повседневной линейности. Образ змеи, обвивающей древо жизни или у греков — Лаокон в таком же образе.
Так что же тут получается: повторяющаяся (длящаяся) конечность через время — спираль (в возвратном топо-хроносе) тянется к вечности? Топос, протягиваясь, извивается хроносом в тяге куда-то туда, откуда время дано здесь?
Поэтому человек — это не время в пространстве, а скорее пространство во времени. Можно и переиначить: в первом он присутствует, во втором открывается. В первом он «в себе», во втором «в-себе и для-себя» (по гегельянски).
Да, но в этом хроно-топическом (точнее топо-хроническом) извивании спираль времени — это еще не само время (или уже не время), а в «покушениях» на него топоса? И почему тогда оно должно и может открыться именно как время, если к нему акция подъема осуществляется в хроно-топосе? Ведь при этом хронос и топос неразличимо слитны? Или хронос не может обойтись без топоса для подъема? Он должен выдерживать в себе ли, на себе ли, груз, тяжесть топоса? Или, по Аристотелевски здесь хронос — форма (как «желоб со-временности» можно допустить), а топос — содержание (даже материя). И форма (к раскрытости) возвышается, вознося с собой содержание. Не «с пустыми же руками» хронос должен встречаться с вечностью?! Это только во сне такое в душе допускается, а во вдохновении бодрствования — это картины, статуи, музыка, да и просто добрые дела, в которых отдается сама душа ради ближних и дальних.