Но тут есть и синкретичность хроно-топоса в душевно-духовном подъеме во вдохновении. И если не мифологически, то вместо обвивающей змеи вокруг древа жизни нужно представить хроно-топическую спираль в объятии — сопровождении из душевно-духовного подъема к самостоянию человека.
… Как бы то ни было, космофизически во Вселенной, пространство несет в себе время. И этому мировому устройству человек бросает вызов. С одной стороны, он использует этот порядок технически как объективный закон в сподручных средствах и правилах. С другой стороны, тем самым должен (вынужден, обречен, озабочен) переводить бесконечность на преходящее, вечность на конечное в обыденности.
Физически время присутствует в пространстве. Метафизически же оно течет сквозь него. А это и есть душевно-духовное со-стояние человека в мире сем из мира иного, в котором он пульсирует: сжимается-разжимается, сворачивается-разворачивается, опускается-поднимается. Исчезает-возникает… А в общем единичествует-двоится-троится. Бьется между конечным и бесконечным, в преходящем и вечном. И никогда не есть то, что он есть. Потому-то и есть время, в котором он жив душой сквозь пространство.
Но при этом душа во времени или время в душе? И то, и другое! Время в душе исчерпывается, испытываясь в ней, и душа же нуждается во времени ином, но не испытанном, не заведенном, а ее саму открывающем, т.е. чистом, освобожденном от телесных нужд, что видимо и есть духовная потребность. Душе надобно всегда неутолимая свобода духа и дух свободы. Из телесного гнета или просто рутинной скованности в теле. Поэтому она и волит.
Но сообщится с духом она вынуждена в кругу душ других, с усилием подъема над собой. Т.е. из межсубъектного топоса в вертикали хроноса.
Самое значимое в мире для человека — это время. И подлинным отношением к нему может быть именно поклонение. При допустимости и учете всего того, что время рассчитывается, используется, постигаеся во всех других ипостасях человека.
И это поклонение есть освобождение времени из пространства. Оно исполняется как предназначение человека в этом освобождении времени. А это и нужно осмысливать вообще как культуру, т.е. культ света.
Время во вселенной в ловушке пространства таится. Это и доказывается теорией относительности. Но оно же и в плену мира сего (технически).
Время не предшествует пространству, но для человека оно возвышенно из пространства (взвешиваемо, оцениваемо). Не предпочтительно, но почитаемо. Собственно в самом раздвоении на мир сей и мир иного нужно усматривать не плоскостную дополнительность двух миров, а горизонт топоса в вертикали хроноса.
Причем сей мир топоса взметывается вверх, раскручиваясь (развертываясь) в спирали хроно-топоса и «низвергается» обратно, но уже не по спирали, а сквозь про-странство в истечении времени. Свет светит! Чтобы призвать! И не на тьму ли душ наших свет светит в этой жизни? И течет ли время, не отпадает (выпадает) ли? А то и вовсе время приземляет человека. Оно и испытывается в его падениях. Время как свет свыше рассеивается в падших душах, разбредающихся особях. Не выдерживающих в своих отношениях (междусубъектности) ответственности под светом звезд из космоса. Вечность прежде всего унижает, сплющивает в топосе род людской. В мольбах и слезах, сплетнях и подозрениях. Сомнениях и разочарованиях… А вместе с этим и в обезличивающих идолах, капризах моды и вкусах предпочтений.
Так что, душевно-духовная пульсация имеется лишь в самостоянии и подъеме, она в хроно-топосе. В обратном топо-хроносе время сбрасывает с себя пространственную шелуху и падает в своей обнаженности как (голое) пустое время в бессмыслицах, абсурдах, отчаяниях для человека. К его точечной ничтойности.
Подъем — культура, отпадение — цивилизация. И чем они современнее, тем жестче их борьба, взаимоисключение.
Но воронка хроно-топоса не может, т.е. не должна быть опрокинута.
Но говорить ли о «времени» или само время должно течь — вот что значимо в нем! Выговариваемое «время» и само время? Время ожидаемое, обнадеживающее и время застигающее, неожиданное?
И возможно «постмодернизм» и есть позыв к самому времени, а не разговоры о нем? Жить жизнью, а не изображениями ее? Быть в бытии, а не мучиться о том, чтобы быть?
Ну да, но разрешится ли так вопрос? И где это видано? И возможно ли это? Чтобы быть без того, чтобы спрашивать о том, что это значит?
Т.е. это как раз и реализуется в нынешнем «образе жизни». В бездумности, в «самозабвении» тотальном, а не творчески индивидуальном. Что было, но перестало иметь место, перестает «иметь место». А становится «общим местом»? Человечество в самозабвении без того, чтобы обратиться к создателю, хотя именно это было до сих пор потрясающим оживлением — регионально — для рода человеческого.