Да ведь это просто. Во сне не грешим, хотя соблазняемся, грешим наяву.
Да, но это бытие «из неестествования» не есть ли искомое время (см. дальше, в конце)? Если оно течет в том, в чем «пропадает»? Бытие во времени есть бытие в пропадании?! Ну да, потому и просится здесь «творчество». Так что «пропадая, творим»! (Ну вот и «дошли до ручки»!).
10. Отпадение от вечности и подъем во времени
Смысл истории по Бердяеву Н.А. «сверх-историчен». В ней самой смысла нет, а череда обманчивых подъемов в культурах-цивилизациях и падениях в духовности. История в переметах неудач и чем дальше тем ближе эсхатология (исхождение).
Смысл истории откроется из встречи откровения божьего и откровения ему человека, но свободного?! Разделение как раскол мира на небесный и земной будет тем самым преодолено через бога в человеке и человека в боге.
Смысл истории в ее завершенной конечности. И тогда истина открывается как конечность из вечности и конечность самой вечности. А в сем мире конечности нет, есть лишь «вешная отдельность», опосредуемая между людьми с их самообращением в посредственных существ — вплоть до «современных технологий». И это уже в 1919 г. Бердяевым Н. ухватывается относительно появившихся и создаваемых в цивилизации «машин»!
Бердяев Н. вообще взыскует человека (как и в других работах) как свободное существо, коим его отпустил от себя верховный создатель и после исторического отпадения в необходимость (можно сказать, «в самодостаточность») человек только в свободе может быть воскрешен, возвращен, обретен в том, из чего пришел в мир сей.
Так что, (я думаю) «конечность истины» в мире сем должна обернутся самой «конечностью» человека в мире вечности, его свободой, взметающейся из времени — навстречу вечности.
От вечности Мы отпадаем в мире сем, из времени к ней поднимаемся?
Но тут есть и нюансы пространства и времени, с разводами их на бесконечность и вечность. В смысле том, что не от вечности, а из вечности в бесконечности отпадаем, и не из времени, а во времени (подлинном, обретенном) поднимаемся ко встрече с вечностью из оконеченной бесконечности.
Бесконечность не упрощенно математическая, а испытываемая в хроносе чувственности из мира сего в конечности существования от мира иного как превышающего нас вместе с этим миром вплоть до тоски по нему как прародине!
И от которой отпадение продолжается и будет протягиваться бесконечно в кажимой повседневности пребывания здесь. Все доступно, близко. Соблазны нескончаемы. Я все могу. Я размениваемо на все и вся. У преходящего существования в конечности нет границ.
Ну, а элементарно «конечность истины» представлена в науках — через формулы, уравнения, обоснования, доказательства, теоретические системы и т.д. Научные истины именно в своей конечности претендуют на всеобщность. Да это и вполне уместно, допустимо. Но в них человек все больше, а то и напрочь забывает о себе. Т.е он, конечно, в них как бы находит себя как Homo sapiens, но и всего лишь. Наука — вообще иллюзия «всеобществования» в ней человека. Самоутверждение в продолжающейся, протягивающейся конечности. Ради которой жертвует свободой. И стало быть, если не отвергать вообще «разумность», то необходимо именно ею оказывается нужно рассчитываться для обращения к свободе.
Тут круговращение в истине непременно требует (даже жаждет) свободы. И происходит вокруг нее и обозначает ее. Иначе это голая истина, т.е. не только обнаженная, открытая, правильная, формальная, ясная, приемлемая, но и пустая, никчемная, провальная. В ней-то и пропадает время. Да собственно это и есть ungrund (бездна) Я. Беме (на которого ссылается с одобрением Бердяев Н.А.).
Хотя кажется, что научные истины не пусты, а содержательны и подперты (обоснованны). Но в своей объективности они внечеловечны, бесчеловечны, дочеловечны, но не сверхчеловечны. Они неизбывно механистичны. В лучшем случае в них присутствует топос (геометрически), но нет подлинного хроноса.
А есть зажатое в пространстве время.
Потому что они из вечности в (бесконечной) конечности могут улавливаться только душевно-духовно из мира иного. Даже в гуманитарных науках истина «механистична» и в философии самой о ней размышляющей, точнее рассуждающей, истина приглажена, уплощена, приземлена. А что ей бедной остается для того, чтобы поведать о мире ином, кроме как опустить сюда?! Это уже не вина, а беда ее в обьятиях-тисках филологии! В словах — понятиях!
… Сон — посредник между жизнью и смертью в обыденности, которая протянута между миром сим и миром иным. Но сон и упреждение смерти как вылетающая, но еще не покидающая вовсе тело душа. На время от него отлетающая и следовательно — это все-таки еще не встреча с вечностью, а как бы проба, попытка к тому, что ожидает и к нему надо готовиться уже в этой самой жизни, в которой ее (вечности) еще нет, но есть время, которое к ней ведет. Но может и не привести, есть и такое время, подстегнутое к обыденности в повседневности. Время откроется, если не спать, т.е. в бодрствовании из обыденности над повседневностью. «Сон — озарение» из не-сна бодрствования, а это и есть интуиция.