Небеса до нас достают, но «обратной дороги-то нет» (повторимся)! Самостояние — не путь, а состояние парения в веяре возможностей как свобод многих из единой необходимости человека превышающему его миру, в том числе и «отцу небесному»?
Да, но одновременность и диктуется принципом долженствования? В конце-концов, то чего нет должно быть? И оно бывает! Хотя достигается ли одновременность? Нет, устанавливается пространственная конструкция. Происходит освобождение не времени из пространства, а пространства — от времени. Достигается пространство вопреки времени. Но потому и «унижает наш успех»!
И что же кроме этой кажимой возможности бытия из небытия для творчества ничего нет?
Сон-то сном. Но если творчество предпосылается (предполагается) им, то почему сон должен (может) преимуществовать? Потому ли, что в нем вечность заведомо бывает приобретена, из чего и творится? Но то, что она приобретена или, точнее встречена, удостоверяется все-таки и демонстрируется (представляется), доказывается и это для самого человека может быть убедительно, хотя и не прямо, а косвенно, не непосредственно, а кругами кругов, т.е. в том самом головокружительном торнадо (см. выше), где он уже танцует в дионисийском танце или в аполлоновском самовыражении (самопреодолении). Сон — конечно, тайна, где духи вселяются в наши души! Но сны — не аргумент творчества.
До своего ничто человек достает все-таки не во сне. Во сне достается до нечто, которое как раз-таки препятствует, мешает, сопротивляется вникновению времени из вечности во мне. Поэтому-то Мы и видим в небытии себя вне себя как полу-себя, четверть-себя, исчезающее малое-себя, но не исчезающее вовсе, а так сказать, «тупое, еще тупее себя»! Кошмар прекращается на грани срыва — исчезновения с возвращением к со-знанию. Да, он будит в этом со-знании нечто неделимое, индивидуальное, привычное. Но это еще не совсем со-знание, истина которого в со-держании и вы-держании как раз-таки небытия. Т.е. получается, что сон — это провокация небытия, а не само небытие? Ну да, мы в нем бываем в исчезающем виде в том (ином) мире. А потому он и есть предупреждение и зов к творчеству. Это может быть и встреча с вечностью, в которой нельзя пропадать как выпадении из времени. Время-то во сне не выдерживается, а выпадает как неподлинное, но амнезии при этом у нормального человека нет, наоборот, самой вечности предъявляются счеты своего, прожитого времени. Вот где закавыка! Да, встреча с вечностью, но в ней с этой стороны предстает не вообще время, а топизированный хронос. Парадокс, но именно во сне просыпается все, что уже случилось в этой жизни. Сон не позволяет забывать!
И что же тогда, кроме кажимого «бытия из небытия» есть истинное творчество? Как бытие из небытия в другом смысле, нежели в «конструировании пространства», освобождении его от времени?
Ну да, смысл творчества в освобождении времени, а не пространства. Сон об этом и предупреждает, «ясно намекая» на то, что его противоположность не может быть состоятельной. Пропажа времени не компенсируется обретением времени наяву. Временем не владеют, ему поклоняются, ему жертвуют собой, ну хотя бы «служат ему». Ну, а для разумо-доступности, более того в мудрости, это — подчинение пространства времени, душевно-духовная открытость небесам в космополитстве. Спасающее человека его открытие нужно ожидать свыше. А ему нужно к этому быть предуготовленным, уже слышать вещий голос!
… Сон — предупреждение о том, как не надо быть, а точнее зов из вечности, что уже, а не потом надо быть! Несмотря ни на что предусматривается! Во что бы то ни стало! В риске исчезновения! А поэтому сон не предпосылка, а всегда вновь и вновь открывающаяся возможность творчества как бытия из небытия. И в этом смысле он есть (как кошмар) пропедевтика творчества. Не упреждение, а предупреждение; не как надо, а как не надо, сворачивая при этом все прошедшее время (жизни) в запутанный, перепутанный клубок заблуждений. Во сне перед вечностью все есть лишь заблуждение. Довольствование бытием как истиной оборачивается кошмаром потерянности (растерянности), заблуждений опять-таки, вновь и вновь в посещающей наши грешные (и продолжающие грешить, мелочиться) души — вечностью!
И чего только в них не бывает и не попадает из этой жизни?! Душа ничего не упустит, все для нее «привлекательно» как ее «собственность». Ни к чему она не равнодушна!
Ну, а по сути сон всегда так или иначе — пред-упреждение о смерти. Не сама смерть снится, а ее возможность. Так что даже не сон, а смерть пред-упреждает: «Ну погоди ужо!» А сон как нашенский, хотя в нем и дан обрывок из вечности, но он медиумен или медиален, его смысл не в нем самом. Он символ из «небытия в бытии» — к «бытию из небытия».