VII. Этот муж, одним махом водрузивший на свои плечи бремя государственного управления, производил на многих тягостное впечатление: лишенный, как уже говорилось, всяких мирских добродетелей, он вид. имел неласковый, не умел как следует вести беседу, всегда и перед всеми обнаруживал грубость нрава, терпеть не мог никакого общения с людьми, приходил в негодование и зверем смотрел на каждого, кто сразу не начинал с сути дела, а предварял свою речь предисловиями, потому-то никто и не хотел к нему обращаться без крайней необходимости. Прямотой такого характера я восхищаюсь, но считаю его скорее подходящим для вечности, а не для нашего времени, для жизни будущей, а не для настоящей. Невозмутимость и полное бесстрастие расположены, как я полагаю, выше всех сфер и вне вселенной, а что касается бытия в телесной оболочке, то оно более общественное и потому более приспособлено к нашему времени, особенно же соответствующая телесной оболочке чувствующая часть души.
VIII. По размышлении я могу различить три состояния душ. Первое – когда душа живет сама по себе, отделенная от тела, твердая, несгибаемая и не подверженная никаким слабостям. В остальных же двух я определяю душу по способу, каким она сосуществует с телом. Если, предпочитая жизнь в середине, обуреваемая великими и многими страстями, она располагается в самом центре круга, то создает человека мирского, сама же по себе она в этом случае не является в полном смысле слова божественной и духовной, но вместе с тем и не телолюбивой, и не подверженной многим страстям. Если же она от середины отклоняется и живет жизнью, тяготеющей к страстям, то порождает любителя наслаждений и радостей[4]. Если же кому-нибудь удается сбросить с себя телесную оболочку и дойти до вершин жизни духовной, что общего у него с земными делами? Ибо, говорит Писание, «я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его»[5]. Так пусть поднимется он на высокую гору, отвернется от людей, откажется от них и пребудет там с ангелами, чтобы озарил его высший свет. Но раз никто не может похвастаться таким совершенством своей природы, то пусть тот, кому доверены государственные дела, и занимается ими, как подобает государственному мужу, а не изображает из себя непреклонности – ведь не все живут точно в соответствии с прямолинейными правилами, поэтому, если уже осуждать отклонение, надо отвергнуть и все, что ему сопутствует[6].
IX. Поэтому-то он, проявляя любомудрие в делах отнюдь не любомудрых, скорее изображал из себя философа, чем был им на самом деле. Однако, чтобы всесторонне его оценить, следует сказать, что в частной жизни он был совсем другим: жил богато и на широкую ногу, обладал благородным и неподкупным характером. Если же кто из его сотрапезников бывал весел и, говоря словами поэта, «руки свои поднимал к приготовленной пище»[7], то и он начинал жадно есть, оживленно разговаривать, становился общительным и приятным и ни в чем не отставал от гостя, но потом он вновь менялся и возвращался к обычному своему состоянию. Своей властью он ни с кем делиться не желал. Тут, однако, мне снова придется поговорить о себе.
X. Мое обращение к лучшей жизни произошло незадолго до воцарения Феодоры; из-за того, что я облачился в божественные одежды перед самой кончиной Мономаха, многие гадали о моих намерениях и утверждали, будто я наперед знал, что произойдет, и потому поспешил переменить образ жизни. Однако люди оказывают мне больше чести, чем я заслуживаю: они думают, что если я изучил геометрию, то могу измерить небо, если кое-что смыслю в небесной сфере, то должен знать и о восходах, наклоне Зодиака, затмениях, полнолуниях, циклах, эпициклах[8], и полагают, что я умею предсказывать будущее, хотя и отвернулся от этих книг.
XI. Желая познакомиться с гороскопами, я действительно занимался этим вздором (способ моего учительства и разнообразные вопросы слушателей заставляли меня обращаться ко всяким наукам[9]) и потому не могу избавиться от расспросов и докучных приставаний. Ведь я, должен признаться, причастен ко всем областям знания, однако ни одной из отвергнутых богословами наук я не злоупотребил, и хотя знаю об игре случая и злом роке, тем не менее не верю, будто ход дел в подлунном мире определяется местоположением и сочетанием светил. Пусть сгинут те, кто кладет в основание духовную жизнь и приписывает это управление неким новым богам, ведь они разделяют всю земную жизнь и исходящее свыше возводят к зиждителю[10], а жизни, лишенные разума, считают порождением звезд, помещают их впереди всех частей тела а уже потом прививают к ним разумную жизнь[11].
XII. Никто из людей благомысленных не станет порицать человека, знакомого с астрологией, но не верящего ее утверждениям, в то время как достоин сожаления тот, кто занялся этой суетной наукой и, обратившись к ней, забыл о нашем учении. Что же касается меня, то, чтобы сказать правду, отвращение к ней привило мне не научное знание – меня удержала от нее некая божественная сила; не прислушиваюсь я ни к силлогизмам, ни к каким другим видам доказательств, но то, что лучшие и просвещенные души привело к усвоению эллинской науки, меня утвердило и укрепило в вере в наше учение. Матерь Слова, непорочно зачатый сын ее, страсти его, тернии вокруг головы, трость, исоп[12] и крест, на котором он распластал свои руки, – гордость и похвальба моя, если даже дела мои не согласны со словами[13].
XIII. Вернемся, однако, назад и снова будем излагать все по порядку. Я удалился от этой презренной жизни незадолго до кончины императора, но, когда к власти пришла Феодора, я сразу же был призван царицей[14], которая горестно поведала мне обо всем, что вытерпела от зятя[15], поделилась со мной своими сокровенными мыслями и велела постоянно к ней приходить и ничего не утаивать из того, о чем мне доведется узнать. Не в первый раз являлся я тогда к Феодоре – еще при жизни царя, если хотелось ей написать секретное письмо или что-нибудь сделать в тайне, посвящала она меня в свои мысли и намерения.
4.
В своих рассуждениях о различных состояниях душ Пселл в конечном счете следует Платону (см, диалоги «Федон», «Государство»).
6.
Смысл этого утверждения, видимо, сводится к следующему. Государственный деятель не может всегда строго идти по прямой линии и должен допускать «отклонения». Тот, кто отвергает «отклонения», должен отвергнуть успехи и достижения, которые являются результатом этих «отклонений».
8.
Пселл пользуется астрономической терминологией своего времени. Циклы (круги) – окружности, по которым движутся светила. Эпициклы (малые круги) – окружности, по которым движутся планеты. Центры окружностей тоже в свою очередь совершают круговое движение вокруг земли.
9.
Преподавание в византийской школе велось по вопросно-ответной системе. Ученики задавали учителю вопросы и выслушивали в ответ его пространные объяснения и лекции. Некоторые из таких лекций Пселла дошли до нашего времени.
10.
Зиждитель (демиург) у Платона – творец, создатель мира. «Исходящее свыше» – т. е. являющееся эманацией божественного.
11.
Текст последней фразы не вполне ясен. Перевод буквален. Астрология отвергалась большинством христианских теологов, с которыми, как видно из этого пассажа, солидаризируется и Пселл. В то же время на всем протяжении истории Византии эта «наука» находила горячих приверженцев, в том числе весьма высокопоставленных. Возражения Пселла вызывает в первую очередь стремление астрологов приписать влияние на судьбу человека «неким новым богам», т. е. планетам.
12.
Имеется в виду трость (в одном из евангелий упоминается растение исоп), на которой поднял к устам Иисуса смоченную уксусом губку воин, присутствовавший при распятии Христа.
13.
При всей противоречивости мировоззрения Пселла эта декларация не может не вызвать удивления. Пселл «отрекается» здесь от научного знания и эллинской науки,о приверженности к которым не раз заявлял в своих письмах и сочинениях.
14.
Пселл принял монашество незадолго до кончины императора Константина Мономаха, но удалился в монастырь на Олимпе уже после смерти царя. Как видно из этого места «Хронографии», его пребывание в монастыре длилось недолго, и вскоре писатель вернулся ко двору. Несколько сочинений Пселла адресованы царице Феодоре.
15.
После 1050 г., когда умерла императрица Зоя и был отстранен от власти Константин Лихуд, а всеми делами стал заправлять логофет Иоанн, Отношение Константина Мономаха к Феодоре явно ухудшилось. Приближенные покойного царя не хотели передавать правление последней «законной» представительнице династии.