XLVI. Когда город освободился от их присутствия, все принялись льстить царю и пророчить ему великое будущее. Оказавшись свидетелями событий, в которые раньше и поверить не смели, люди начали предсказывать то, на что вроде бы и надежд быть не могло. Добрые надежды внушал также и характер императора. Тот, кто лишь время от времени видел Исаака восседавшим на троне, распоряжавшимся делами, принимавшим послов или метавшим громы против варваров, принимал его за человека сурового и жесткого. Казалось невероятным, чтобы нрав Исаака мог смягчиться. Тот же, кто имел случай видеть его еще и в собственных покоях или во время назначения чиновников, должен был уверовать в вещи неожиданные и несовместимые: одна и та же струна издавала звуки то резкие, то мелодичные. Наблюдая за ним в обоих состояниях – напряженном и расслабленном, – я считал его человеком двойственным: размягченный, он, казалось, никогда более не отвердеет, а натянутый как струна – не расслабится и не отрешится от высокомерия. Порой бывал он добрым и доступным, порой же лицо его преображалось, глаза начинали сверкать и брови, если можно так выразиться, тучами наплывали на светильники его души.
XLVII. Когда же устанавливали трон, императора с обеих сторон окружали синклитики, и он, сохраняя на лице точное Ксенократово выражение[41], в полном молчании предавался размышлениям, то внушал великий страх собравшимся. Одни из синклитиков замирали на месте, как пораженные молнией, застывали в той позе, в которой их заставал удар, и стояли высохшие, обескровленные, словно лишенные души. Другие тихонько, каждый по-своему шевелились. Кто-то незаметно сдвигал ноги, кто-то еще крепче сжимал руками грудь, кто-то склонялся вниз и тому подобное; все были объяты ужасом и, стараясь не подать вида и сохраняя молчание, напряжением души смиряли свои тела. Когда император кивал первым рядам, раздавался короткий вздох, и изменения можно было определить в численном выражении[42].
XLVIII. Исаак был очень немногословен, не любил пускаться в пространные рассуждения, но и не оставлял мысль неясной. О Лисии (я имею в виду оратора, сына Кефала) рассказывают, что, помимо прочих достоинств, он обладал умением, когда нужно, обуздывать красноречие и что ему с его искусством слова достаточно было упомянуть только о самом главном, а слушатели уже сами домысливали остальное. Так и речь Исаака – не струилась ливнем, а проливалась дождем, поила жаждущую природу и, проникая вглубь, побуждала к постижению невысказанного. Он никому не хотел уступать в красноречии, но, как царь и властитель, не желал делать из него повод для неуместного тщеславия.
XLIX. Поэтому витийствовать он предоставил нам, людям простым, чей удел – частная жизнь, а для выражения своих желаний считал достаточным взгляда, движения руки или кивка. Не очень-то сведущий в законах, он изобрел для себя способ судопроизводства: заранее не принимал решения по делу, но предоставлял такую возможность судьям, выбирал лучшее, делал вид, будто предвидел его заранее, и, приписывая решение себе, выносил окончательный приговор. А чтобы его язык не заплетался при оглашении судебных документов, он поручал читать их другим, причем всегда что-нибудь добавлял от себя, как недостающее, или изымал, как излишнее.
L. Принимая послов, он не со всеми держал себя одинаково, но всегда разговаривал свысока и растекался речами обильней, нежели вздымающийся Нил в Египте или клокочущий Евфрат в Ассирии. Он даровал мир тем, кто просил о нем, и грозил войной дерзнувшим нарушить договоры. Так разговаривал он с парфянами и египтянами, но когда другие народы предложили уступить ему города, воинские отряды и саму родину и предпочли переселиться в другие места, он этого не допустил и велел им жить по-прежнему, и сделал это не из зависти к Ромейской державе, расширяющей пределы, а потому, что знал, сколько для этих новых приобретений потребуется и денег, и доблестных воинов, и необходимых запасов, и что если всего этого нет, прибыль может обернуться убытком. Я сам слышал, как он упрекал в трусости многих варварских властителей, как порицал их за то, что не заботятся они о своих владениях, и как ободрял их, если они падали духом. И все это делал, чтобы иметь заслон от натиска сильнейших народов[43].
LI. Однако достаточно похвал Исааку! Если в них заключена наука на будущее, труды писателя не пропали даром. Если бы так же медленно и постепенно исправлял он положение в государстве и очистил от порчи гражданские дела и пресек разросшееся зло, а потом уже применил лекарства, то увенчал бы себя высшими похвалами и не потряс бы до основания тела государства! Но царь хотел переделать все сразу и одним махом отсечь от Ромейской державы больную плоть, разраставшуюся долгие годы, пожелал разом отрубить от чудовищно обезображенного тела негодные члены, с головами, торчащими на уродливых шеях, с огромным множеством рук и не меньшим числом ног, и вырезать воспаленные и больные внутренности, распухшие или омертвелые, набухшие влагой или растекшиеся от губительного недуга[44]. Он начал было удалять лишнюю плоть и придавать телу благообразие, что надо изничтожал, что надо пускал в рост, хотел исцелить его нутро и вдохнуть в тело живительный дух, однако не завершил дела и не сумел остаться самим собой до конца. Чтобы мое повествование не показалось сбивчивым, изложу по порядку: сперва – как разрасталось тело государства, затем – как принялся Исаак отсекать его больные члены, и наконец – как не удалось ему добиться полного успеха. Я добавлю еще рассказ о том, как царь лишился престола, и на этом закончу свое повествование[45].
43.
Продолжатель Скилицы дает Исааку Комнину следующую характеристику (отсутствующую у Атталиата, произведение которого он перелагает): «Был этот царь нрава твердого, души доброй, характера горячего, на руку скор, умом быстр, на войне полководец искусный, для врагов страшный к своим добрый, наукам приверженный (
44.
Свое отношение к политике Исаака Комнина Пселл выражает с помощью огромной развернутой метафоры, основанной на сопоставлении государства с человеческим телом. Сравнение это восходит к античной литературе Развивая метафору, писатель делает краткий обзор исторических событий ранее им уже изложенных.
45.
Как видно из этого замечания писателя, Пселл хотел первоначально завершить «Хронографию» историей царствования Исаака Комнина.