LXXI. Насколько могу судить (а я хорошо знаю его душу), именно по этой причине врожденный нрав Исаака приобрел новые свойства: царь сделался более суров и начал на всех смотреть свысока. Свою родню он ничем больше не отличал от прочих людей, и даже брат его[67] должен был спешиваться уже у дальнего входа во дворец и являться к царственному брату, как было ему приказано, в виде, отнюдь не более торжественном, чем остальные. Обладая отменным нравом, какого я не встречал больше ни у одного человека, брат спокойно перенес перемену, не роптал на эти новшества, но с почтительным видом являлся к императору, когда тот звал его, большей же частью держался в тени и другим подавал пример, как следует менять свое поведение.
LXXII. Так перестроился характер царя, и кончился второй период времени. С этого момента начался третий. Царь страстно увлекался охотой, любил связанные с нею опасности и был прекрасным ловцом. Исаак легко скакал на коне, криками и улюлюканьем заставлял собаку нестись, как на крыльях, настигал зайца на бегу, случалось, хватал его прямо руками, но и копье не метал мимо цели. Еще больше увлекался он журавлиной охотой, не упускал в небе пернатого племени и доставал птиц даже из поднебесья. И удовольствие тогда воистину сливалось с чудом. Чудо оттого, что такую большую птицу, орудующую ногами, как копьями, и уже скрывшуюся в облаках, настигала много меньшая. Удовольствие же доставляло падение журавля: он падал в предсмертном танце, переворачиваясь то вниз головой, то вверх брюхом.
LXXIII. Наслаждаясь обоими видами охоты и не желая истощать своих огороженных угодий, царь иногда отправлялся поохотиться на просторе, где уже ничто не препятствовало ни бегу, ни полету. Пристанищем ему служила царская усадьба перед городом[68] на берегу моря, которой остался бы доволен любой охотник, только не этот царь. Встав рано утром, он охотился до позднего вечера. Не раз метал он копье в медведей и кабанов, постоянно держал руку поднятой, а потому и ударила его в бок струя холодного ветра. В тот момент он почти не ощутил удара, но на следующий день уже бросила его в озноб горячка[69].
LXXIV. Когда я, ни о чем не подозревая, отправился навестить царя и оказать ему должное уважение, Исаак встретил меня уже на ложе. Его окружала многочисленная стража, присутствовал там и лучший из служителей Асклепия. Царь меня приветствовал ласково взглянул и, протянув руку для измерения пульса, сказал: «Ты пришел как раз вовремя» (Исаак знал о моем знакомстве с искусством врачевания). Я понял, что это за болезнь, но сразу не высказал своего суждения, а, обратившись к врачу, спросил: «А ты как думаешь, что это за лихорадка?» На это он громким голосом, чтобы мог услышать и царь, ответил: «Однодневка, но ничего не будет удивительного, если она не пройдет в тот же день, – есть такая разновидность, хоть это и противоречит названию». «Не могу согласиться с твоим мнением, – возразил я, – биение артерии говорит мне о трехдневном периоде, но пусть твоя додонская чаша окажется правой, а мой треножник солжет, может быть, он и впрямь солжет, ибо не достает мне искусства для предсказаний»[70].
LXXV. Наступил третий день, болезнь непрерывно длилась уже больше положенного ей срока и свидетельствовала об искусстве врача и моей ошибке. Царю готовили легкую пищу, но не успевал он к ней прикоснуться, как лихорадка пламенем охватывала его нутро. Про Катона рассказывают, что он во время лихорадки или другого недуга оставался недвижно лежать в одной позе, пока не кончался приступ и не проходила болезнь. Исаак, напротив, все время ворочался и менял положение тела, он тяжело дышал, и природа не давала ему никакой передышки. Но как только он немного пришел в себя, то сразу же вспомнил о возвращении во дворец.
LXXVI. И тогда Исаак немедленно поднялся на борт царской триеры и отправился во Влахерны[71], а прибыв во дворец, почувствовал себя лучше и, радуясь выздоровлению, начал оживленно разговаривать и шутил больше обычного. Нас он задержал до вечера, рассказывая о старых временах и об остроумных изречениях покойного императора Василия, сына Романа.
LXXVII , После захода солнца он отпустил нас и сам отправился спать. Я вышел из дворца в радостном настроении, полный сладостных надежд на выздоровление императора. Рано утром я снова отправился во дворец, но уже перед входом меня напугал какой-то человек, сообщивший, что у царя боли в боку, что он тяжело дышит и с трудом вбирает в себя воздух. Взволнованный этим известием, я бесшумно вошел в покой, где он лежал, и остановился в смущении. Исаак тут же протянул мне руку и как бы спрашивал меня глазами, не очень ли он плох и не близок ли его конец. Не успел я пальцами дотронуться до его кисти, как первый из врачей (нет необходимости называть его по имени) сказал: «Можешь не исследовать артерию, ее биение мне понятно, оно прерывисто и неровно. Один раз ударяет по пальцу сильно, другой раз слабо, первый удар соответствует третьему, второй четвертому и так далее – они чередуются, как зубья у железной пилы».
67.
Речь идет о младшем брате Исаака 1 Иоанне Комнине, отце будущего императора Алексея 1 Комнина. Иоанн получил от Исаака титул куропалата и был назначен им великим доместиком.
69.
В истории Продолжателя Скилицы содержится фантастический рассказ об обстоятельствах смерти Исаака. Во время охоты царь погнался за кабаном, который, добежав до моря, скрылся в волнах. Исаак же был поражен «сверканием молнии» и замертво рухнул с коня (
70.
Трехдневный период, по способу исчисления древних врачей, характерен для малярии (приступы повторяются через день). Таким образом, Пселл предполагает малярию, которую в Византии лечить не умели и которая считалась тяжелым заболеванием. Императорский же медик предполагает обыкновенную (однодневную) лихорадку. Додонская чаша и треножник в данном контексте – синонимы оракулов. В Додоне, в храме Зевса в Эпире жрецы предсказывали будущие по характеру звучания медной чаши. В Дельфах на золотом треножнике восседала прорицательница – Пифия.
71.
Влахерны – район в северо-западной части города, непосредственно прилегающий к городской стене. Там был расположен Влахернский дворец, который с конца XI в. начал превращаться в главную резиденцию царей.