Можно говорить о внезапности такого решения, принятого в узком кругу, так как в приветственных телеграммах К. Е. Ворошилову от руководителей братских коммунистических и рабочих партий, он по-прежнему именовался учеником Ленина и ближайшим соратником Сталина. Этот факт с полным правом можно квалифицировать как первый реальный симптом приближающегося большого разговора о «культе личности» и его главном носителе — И. В. Сталине. Через 10 дней, 13 февраля 1956 года, пленум Центрального Комитета КПСС по предложению Президиума ЦК принял решение о проведении на ХХ съезде КПСС закрытого заседания с докладом Н. С. Хрущева.[113]
ХХ съезд КПСС явился переломным моментом в переосмыслении деятельности Сталина после его более чем тридцатилетнего пребывания на высших постах в партии и государстве. Н. С. Хрущев следующим образом определял значение этого высшего партийного форума: «На этом съезде мы должны взять на себя обязательство по руководству партией и страной. Для этого надо точно знать, что делалось прежде и чем были вызваны решения Сталина по тем или иным вопросам. Особенно это касается людей, которые были арестованы. Вставал вопрос: за что они сидели? И что с ними делать дальше? Тогда в лагерях находилось несколько миллионов человек… Получалась двойственная ситуация: Сталин умер, его мы похоронили, а безвинные люди находились в ссылке».[114] Доклад Хрущева на закрытом заседании содержал конкретные примеры грубейших извращений законности, порожденных «культом личности» Сталина в различных сферах общественной жизни. Советский писатель И. Г. Эренбург так вспоминал о впечатлении от доклада на ХХ съезде КПСС: «На закрытом заседании 25 февраля во время доклада Хрущева несколько делегатов упали в обморок… Не скрою: читая доклад, я был потрясен, ведь это говорил не реабилитированный в кругу друзей, а первый секретарь ЦК на съезде партии. 25 февраля 1956 года стало для меня, как для всех моих соотечественников, крупной датой».[115]
Необходимо обратить внимание на то, что пленум ЦК КПСС накануне съезда принял решение о докладе Н. С. Хрущева, а не о докладе ЦК КПСС, с которым бы уже по поручению пленума мог выступать первый секретарь. На самом съезде этот доклад был преподнесен и воспринимался так же, как доклад Н. С. Хрущева, а не ЦК или его Президиума. Вследствие этого доклад на XX съезде КПСС о «культе личности» официально именовался и вошел в историю как доклад Н. С. Хрущева. Нам представляется, что здесь была, во-первых, позиция Н. С. Хрущева не дать Президиуму вмешаться в текст доклада, в его направленность, во-вторых, перестраховка членов Президиума ЦК КПСС, бывших соратников И. В. Сталина, непосредственно связанных с определением курса развития страны и ответственных вместе с ним за массовые политические репрессии. Форма закрытого заседания, на котором впервые и в полный рост был поднят вопрос о «культе личности» Сталина, представляется естественной. Она явилась отражением противоречивой позиции по отношению к бывшему «вождю», сложившейся в руководстве партии. Большой решимости пойти на открытое осуждение сталинских деяний не было проявлено как до съезда, так и в ходе него. Первое свидетельство тому — отчетный доклад ЦК КПСС, сделанный Н. С. Хрущевым. Хотя здесь имя И. В. Сталина уже не упоминалось в связи с достигнутыми страной успехами, но оно не упоминалось и в ходе разговора о «культе личности». Этот вопрос в отчетном докладе носил отпечаток общих рассуждений теоретического порядка. «Культ личности» был охарактеризован как чуждый духу марксизма-ленинизма, превращающий того или иного деятеля в героя-чудотворца и одновременно умаляющий роль партии и народных масс, ведущий к снижению их творческой активности, принижающий роль коллективного руководства.[116]
Это было характерно практически для всех выступлений делегатов. В прениях по докладу Н. С. Хрущева выступил 51 человек, по докладу Н.А.Булганина — 34. Почти каждый говорил о коллективном руководстве вообще, его важном значении в целом, но вопрос о «культе личности», как таковом, прозвучал всего в нескольких выступлениях: А. Б. Аристова, М. А. Суслова, А. И. Микояна, Г. М. Маленкова, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, А. Д. Даниялова, А. М. Панкратовой. И. Д. Мустафаев затронул «культ личности» бывшего секретаря ЦК компартии Азербайджана Багирова. Из этих восьми выступлений «культу личности» уделили внимание лишь М. А. Суслов и в особенности А. И. Микоян, который поставил под сомнение теоретические взгляды Сталина в его трудах — «Экономические проблемы социализма в СССР» и «Краткий курс истории ВКП(б)».
Речь А. И. Микояна на съезде можно считать отличающейся наибольшей антисталинской направленностью. Остальными выступавшими о «культе личности» было лишь упомянуто, причем, как и в отчетном докладе ЦК, Сталин вообще не упоминался. Нельзя не заметить: из восьми говоривших о «культе личности», шестеро являлись членами Президиума ЦК КПСС, из других ораторов А. Д. Даниялов — первый секретарь Дагестанского обкома КПСС и А. М. Панкратова — ученый-историк. Это было еще одним подтверждением того, что инициатива в развенчании «культа личности» исходила исключительно свыше и для многих, особенно для руководителей коммунистических и рабочих партий других стран, была полной неожиданностью. Руководитель Французской коммунистической партии Морис Торез в своем выступлении говорил о нерушимой «верности идеям Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».[117]
Противоречивость, отличающая постановку вопроса о «культе личности» на XX съезде, естественно, не перечеркивает значения этого события, но и не может быть оставлена вне поля зрения исследователя. Видимо, не случайно на съезде значительно больше говорилось о разоблачении Л. П. Берия, расценивая это как крупную победу партии. Этой темы касались многие, но примечателен здесь такой момент. Некоторые выступающие, в первую очередь Г. М. Маленков и Л. М.. Каганович, называли Л. П. Берию и его помощников не иначе, как «агентами международного империализма», «фашистско-провокаторской бандой», «матерыми агентами империализма».[118] Тем самым причины, породившие эту одиозную фигуру, выносились за пределы существовавшей общественно-политической системы и акцент делался на внешний фактор в лице международного империализма, фашизма и т. д. На наш взгляд, не является случайным, что именно те лица, которые вместе с Берией долгое время составляли окружение И. В. Сталина, теперь активно проводили эту мысль. Такой же линии придерживался и сам Н. С. Хрущев, заявляя в отчетном докладе ЦК, что «особые надежды империалисты возлагали на своего матерого агента Берию, вероломно пролезшего на руководящие посты в партии и государстве».[119]
Несмотря на всю неожиданность последовавшего на XX съезде КПСС разоблачения (хотя и не в открытой форме) культа личности, все-таки есть основания говорить о предсказуемости этого события. Причины, побудившие Н. С. Хрущева сделать такой шаг, становятся понятными, если в должное мере учитывать конкретно-политическую обстановку того периода.
Прежде всего надо иметь в виду новые жизненные процессы, начавшие набирать силу сразу после смерти Сталина. Речь идет о претворении целого комплекса идей: от мирного сосуществования различных общественных систем до реорганизации МТС и передачи техники колхозам. Как можно заметить, все эти идеи, задуманные новым руководителем, никоим образом не вписывались в сталинские теоретические каноны. В силу этого, при прежнем официальном признании И. В. Сталина в качестве классика марксизма-ленинизма, для Хрущева создавалась реальная угроза того, что с помощью господствующих теоретических воззрений сталинское окружение, все еще пребывающее в Президиуме ЦК КПСС и Президиуме Совета Министров СССР, могло без особых затруднений доказать несостоятельность любого выдвигаемого им новшества.
Учитывая данное обстоятельство, Н. С. Хрущев больше внимания уделял критике сталинского теоретического наследия. Не случайно, что на XX съезде КПСС в наиболее сильном выступлении А. И. Микояна, ближайшего соратника первого секретаря ЦК КПСС, был сделан акцент именно на несостоятельность Сталина как теоретика марксизма. И впоследствии, на XXII съезде КПСС, А. И. Микоян отмечал, что «идейное значение XX съезда… вырабатывалось… в процессе пересмотра определенных идеологических установок».[120]