Становится круче. Я уже не пру, как локомотив, продвигаюсь осторожно вперед, с трудом отвоевывая каждый метр высоты. Ощупываю зацепки, иду отрезками. Такое лазание несложно но, откровенно говоря, неприятно. В некоторых местах нога не находит опоры в снегу, приходится добираться до скальной опоры. Здесь нельзя сорваться. Впервые за это восхождение у меня появляется чувство опасности срыва. Оно сродни чувству отяжеления тела. Такое осторожное лазание с напряженным вниманием увеличивает общее утомление. К тому же туман становится все гуще. Видно не более, чем на шаг вперёд, один клочок белого снега. Иногда вдруг образуется окошко голубого неба над гребнем. Дело идет медленно, с задержками.
Хотя каждый шаг требует огромного напряжения, я по-прежнему уверен, что дойду до вершины. Эта уверенность – мое спасение.
Уже одно то, что половина пути пройдена, прибавляет сил, служит стимулом дальнейшего движения. Временами силы полностью иссякают. Прохожу с десяток шагов, останавливаюсь, сажусь, перевожу дыхание – и снова могу идти. Мысли о погоде тоже стоят дополнительной траты энергии. Не переставая думаю о спуске. Нет более того деморализующего отчаяния, в которое приходишь, видя перед глазами бесконечно далекую вершину. Сейчас речь идет только о преодолении внутренних ограничений. Но с каждым вздохом они раздвигаются. Больше нет сомнений. Есть только сбившийся ритм, есть полное изнеможение, от которого я падаю на снег. Я иду хорошо известным путем. Вопреки всем препятствиям я мучительно пробиваюсь вперед. Нужно дойти! Не думаю ни о чем, разговариваю с собой, подбадриваю себя. Где мой друг рюкзак? Мой второй друг, ледоруб, здесь со мной. Вот мы с ним останавливаемся.
Путь по кулуару Нортона логичен и не так труден, как мне казалось, когда я утром вышел. Его легко найти на обратном пути. Когда я выйду на гребень, уже, должно быть, будет видна вершина. Если облака рассеются. Дальше, кажется, не круто.
Представление, что однажды я уже проходил здесь, также все время помогает мне находить верный путь. Ступень крутых светлых скал осталась позади. Продолжаю держаться правой стороны. Совсем недавно здесь сошла лавина. Снег держит хорошо. Под пологим гребешком он становится глубже, а мой темп, соответственно, медленнее. На локтях и коленях апатично ползу на кант гребня. Коши на ботинках, как якоря, впиваются в снег.
Залезаю на гребешок, слышу, как меж камней воет ветер. Этот скальный гребешок обрывается вниз отвесными бастионами. На какое-то время туман сгущается так, что ориентироваться зрительно становится совсем невозможно. Иду, придерживаясь гребня, там, где поменьше снега. Так целый час. До черной нависающей скальной стены, преграждающей путь. Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что надо идти налево, там можно обойти препятствие. Потом снова сворачиваю направо. Сколько это тянется? Передо мной склон и склон. Время больше не существует. Я весь состою только из усталости и напряжения.
Мне кажется, что вершина близка, но гребень все не кончается и не кончается.
В следующие три часа я уже ничего не воспринимаю. Я – существо, бросившее себя в пространство и время. И тем не менее продвигаюсь вперед. Всякий раз, когда в разрывах плотных туч показывается голубое небо, я надеюсь увидеть себя на вершине. Однако впереди лишь снег да скалы. Они светло-зеленые, местами прошитые светлыми полосами. Они призрачно колеблются под тонким слоем облака. Долго иду косым траверсом, держась вверх вправо. Вот барьер отвесных скал преграждает путь к гребню. Обойду его справа, и там уже вершина.
Ступаю на кант гребня, останавливаюсь: карниз. Тогда я ложусь на снег. Гребень плоский. Где же вершина? Стеная, поднимаюсь снова. Ледорубом, руками, грудью пробираюсь по снегу, ползу вперед. Вперед направо. И все еще вверх.
Передышка. Полное бессилие, только гортань горит при каждом вдохе. Вдруг становится светлее. Оборачиваюсь назад: все видно до самой долины, до ее дна, где течет ледник. Захватывающе! В какой-то отрешенности делаю несколько снимков. Потом снова все затягивает серая пелена. Метет поземка.
Надо еще раз собраться с силами. Едва ли это мне удастся. Ни сомнений, ни радости, ни страха. Чувств больше нет. Осталась только воля. Еще несколько метров – умирает и воля, побежденная бесконечным измождением. Теперь уже ни о чем не думаю, ничего не чувствую. Бессильно падаю, лежу.
Какое-то неопределенное время воли во мне совершенно нет. Потом снова делаю несколько шагов.
Осталось самое большое десять метров! Слева от меня гигантские карнизы. На мгновение в разрыве облаков далеко внизу открывается Северная вершина. Потом облака рассеиваются, и вверху – совсем рядом, достать рукой – под легким ветерком колышутся клочья тумана. Серость туч, чернота неба и сияющая белизна снега сливаются воедино. Они гармонируют друг с другом, как полосы одного флага. Я обязан дойти!
Надо мной только небо. Я это чувствую, хотя в тумане не видно ни неба, ни земли. Справа гребень все еще идет вверх. Но, по-видимому, это только кажется, мерещится мне. Никаких следов пребывания здесь людей.
Странно, что не видно алюминиевого штатива, установленного на вершине китайцами в 1975 году. Но вот и он. Дотрагиваюсь до него как до друга. Я прикасаюсь к своему антиподу, к силе, которая и снимает напряжение, и воодушевляет меня. В этот момент я вдыхаю воздух полной грудью.
Северо-восточный гребень вблизи вершины
В тумане, в клочьях бегущих облаков не видно уходящих вниз склонов. Кажется даже, что склон направо от меня все еще ведет вверх. Но этот штатив, это сооружение, поднимающееся из снега до высоты колена, здесь. Я на вершине.
В полубессознательном состоянии, чисто автоматически выполняя внутреннее задание, делаю несколько снимков. Внизу показывается кусок голубого неба. Снежные карнизы громоздятся над южным склоном, это они приподнимают склон выше самой вершины. Опускаюсь на снег, от усталости тяжелый, кал камень. Отдохнуть хоть самую малость, забыть обо всем. Но здесь не отдыхают. Я выработан и опустошен до предела. Но вот снова в моей опустошенности начинает появляться какая-то энергия. Я снова заряжаюсь. В течение многих часов я только отдавал энергию. Теперь возвращаюсь к жизни, ощущаю прилив сил.
Последний бивак
Клочок выгоревшей ткани намотался на острие штатива, покрылся льдом и снегом. Отрываю его от металла. Надо бы еще пофотографировать, но пора спускаться. Еще полчаса – и мне конец. Отсутствие видимости меня сейчас даже не огорчает, главное – нет ветра. Облака вздымаются снизу вверх так, как будто земля под ними пульсирует. От усталости не только отяжелело тело, но мозг отказывается перерабатывать воспринимаемое. Мои ощущения больше не различают верха и низа. Что, уже вечер? Нет, сейчас 16 часов. Пора уходить. Никакого ощущения величия происходящего. Для этого я слишком утомлен. И однако же этот момент приобретет для меня впоследствии особое значение, станет в некотором роде заключительным аккордом. Может быть, именно он укрепит во мне мысль, что я – Сизиф, что я всю жизнь могу катить вверх мой камень, то есть самого себя, не достигая вершины, поскольку не может быть вершины в познании самого себя.
Последние метры
Через три четверти часа я собрал силы, собрал их для спуска. Чуть посветлело. Мои следы еще видны, это прекрасно. Насколько все-таки спуск с этой великой горы легче, чем подъем. Насколько меньше требуется физических сил, волевого напряжения. Часть энергии можно потратить на мысли и ощущения. Чувствую запах снега, вижу цвет скал, сильнее, чем на подъеме, пугаюсь отблесков молний в тучах на западе... Все вниз, вниз. Лезу – сначала лицом к склону, потом к долине, – мое передвижение похоже на бегство. Скорее бы оказаться внизу. Какой длинный и тягостный путь!