Гоги встал, подошел к окну, открыл форточку. Свежий воздух ворвался в комнату, разгоняя табачный туман. Он глубоко вдохнул, почувствовал, как легкие жадно хватают кислород.
Посмотрел на стол с нетронутыми документами. Завтра. Завтра он займется всем этим, когда голова прояснится и силы вернутся. А сегодня пора домой.
Гоги надел пиджак, взял портфель — пустой, но для солидности. Выключил свет, заперл кабинет. В коридоре было темно и тихо, только его шаги гулко отдавались от стен.
Охранник дремал за своим столиком, проснулся от звука шагов.
— Домой, товарищ Гогенцоллер?
— Домой, Иван Петрович. До завтра.
— До завтра. Отдыхайте.
На улице было прохладно и свежо после душного кабинета. Семен Петрович давно уехал — рабочий день водителя закончился в шесть. Гоги пошел к автобусной остановке, медленно, не торопясь.
В автобусе он сел у окна, положил портфель на колени. Москва плыла за стеклом — серая, вечерняя, уставшая. Такая же, как он сам. Пассажиры ехали молча, каждый думал о своем. Обычные люди после обычного рабочего дня.
«Я тоже обычный человек, — подумал Гоги. — Иногда устаю, иногда не могу работать. Это нормально». Мысль была простая, но почему-то утешительная.
В Переделкино он добрался уже в полной темноте. Коттедж встретил теплым светом в окнах — Прасковья Николаевна, как всегда, обо всем позаботилась. На кухне пахло борщом, на столе стояла накрытая тарелка.
Гоги поужинал молча, потом долго сидел в кресле у камина, не зажигая огня. Усталость была другой теперь — не давящей, а спокойной. Завтра он вернется к работе. Завтра снова займется фильмом, студией, планами. А сегодня можно просто отдохнуть.
За окном ухала сова, где-то шуршала листва. Переделкинская тишина обволакивала, успокаивала. Дом принимал его таким, какой он есть — усталым, опустошенным, обычным человеком, которому иногда нужно просто побыть одному.
Глава 4
Гоги склонился над листом ватмана, на котором тонкими линиями прорисовывал анимационные фазы движения Лешего. Персонаж должен был плавно превратиться из человеческого облика в древесный, и каждый промежуточный кадр требовал идеального баланса между реалистичностью и магией.
— Двадцать седьмая фаза, — пробормотал он, макая кисть в зелёную краску. — Борода становится мхом, руки — ветками…
Солнце за окном уже клонилось к закату, но Гоги этого не замечал. Вокруг него на столе лежали десятки эскизов — результат восьмичасовой непрерывной работы. Пепельница была полна окурков, стакан чая давно остыл, а в животе урчало от голода.
В дверь постучали деликатно, но настойчиво.
— Занят, — не поднимая головы, отозвался Гоги.
Дверь всё же открылась. В кабинет вошёл Крид в своих неизменных авиаторах, с загадочной улыбкой на лице.
— Георгий Валерьевич, — сказал он спокойным голосом, — вы знаете, какое сегодня число?
— Двадцать девятое июля, — машинально ответил Гоги, продолжая рисовать. — А что?
— А то, что вам исполнилось двадцать девять лет.
Рука с кистью замерла в воздухе. Гоги медленно поднял голову, посмотрел на Крида. День рождения. Он совершенно забыл о собственном дне рождения.
— Чёрт, — тихо сказал он. — Действительно. Совсем вылетело из головы.
— Это понятно, — Крид подошёл к столу, окинул взглядом эскизы. — Творческий процесс поглощает полностью. Но всё же некоторые даты стоит помнить. Особенно такие.
— Спасибо, что напомнили, — Гоги отложил кисть, потёр глаза. — Но работы ещё много. Нужно закончить фазовку этой сцены, потом…
— Нужно отметить день рождения, — твёрдо перебил Крид. — Лаврентий Павлович ждёт нас к ужину. Приглашение не из тех, от которых принято отказываться.
Гоги посмотрел на часы — половина седьмого. Рабочий день давно закончился, студия опустела. Только он один сидел в прокуренном кабинете, забыв обо всём на свете.
— Хорошо, — вздохнул он, начиная убирать рисунки в папку. — Дайте только приведу всё в порядок.
— Не торопитесь, — Крид сел в кресло для посетителей. — У нас есть время. И потом, интересно посмотреть на вашу работу.
Он взял один из эскизов, внимательно изучил.
— Органично, — одобрительно кивнул. — Превращение человека в дерево выглядит естественно. Как будто так и должно быть.