— Знаю те места. Сам там когда-то жил, после войны. — Иван Степанович завёл двигатель, машина тронулась с места. — А что там забирать будем?
— Мебель. Да и вообще всё, что осталось от прежней жизни.
Дорога до Москвы заняла около часа. Грузовичок тарахтел по шоссе, обгоняя конные повозки и изредка встречных автомобилей. Гоги смотрел в окно на проплывающие пейзажи — поля, перелески, небольшие деревушки. Скоро всё это останется позади, а впереди начнётся новая жизнь.
— А долго вы в том бараке жили? — поинтересовался водитель.
— Несколько месяцев. Но как будто целую жизнь.
— Понимаю. Места привыкают к человеку, и человек к местам. Даже если жильё неказистое.
Барак на Пролетарской встретил их тишиной — большинство жильцов были на работе. Только на крыльце сидели несколько старушек, обсуждавших соседские новости. Завидев Гоги, они оживились.
— Ой, Георгий Валерьевич! — воскликнула Марья Кузьминишна. — А мы думали, совсем про нас забыли. Небось на новом месте хорошо живётся?
— Хорошо, Марья Кузьминишна. А как дела здесь?
— Да так же. Коммунальщики всё обещают крышу починить, да только обещают. А вы, говорят, теперь большой начальник, фильмы делаете?
— Делаю. Про русский лес, про добрых духов.
— Ишь ты! — восхитилась другая старушка. — Про нашенских, значит. Правильно делаете — чтобы дети знали, что не всё в лесу страшное.
Поднимаясь по знакомой лестнице, Гоги чувствовал странное волнение. Здесь он прожил первые месяцы новой жизни, здесь адаптировался к 1950 году, здесь познакомился с Ниной и начал работать на Берию.
Дверь в комнату была заперта на висячий замок — такой же, какой он поставил при переезде. Ключ всё ещё лежал в кармане пиджака. Замок щёлкнул, дверь открылась.
Комната встретила его затхлым воздухом и пылью. Солнечный луч прорезал полумрак, высвечивая пляшущие пылинки. Всё было точно так, как он оставил — стол у окна, стул рядом, старый шкаф в углу.
— Вот это красота! — восхитился Иван Степанович, разглядывая резной стол. — Работа мастера. Такую мебель теперь днём с огнём не найдёшь.
Стол действительно был произведением искусства. Каждая ножка была украшена тонкой резьбой — виноградные лозы переплетались с дубовыми листьями, а по краю столешницы шёл орнамент.
— Видно, что душа в работу вложена. Такое не купишь, только по наследству достаётся.
Они осторожно подняли стол, понесли к лестнице. Мебель была тяжёлой, массивной и основательной, как и он сам. На лестнице пришлось остановиться передохнуть.
— Георгий Валерьевич! — раздался знакомый голос.
На площадке второго этажа стояла Нина в домашнем платье, с тряпкой в руках. Она выглядела бледнее обычного, под глазами залегли тени.
— Нина, привет, — несколько смущённо поздоровался Гоги. — Как дела?
— Нормально, — ответила она тихо. — Работаю, живу. А вы, я слышала, совсем переехали?
— Да, в Переделкино. Работа требует…
Она кивнула, не глядя ему в глаза.
— Понятно. А я всё думала… — Нина замолчала, покусала губу. — Думала, может, ещё увидимся как-нибудь.
— Обязательно увидимся, — поспешно сказал Гоги. — Работы много сейчас, но летом схожу, проведаю соседей.
— Хорошо, — улыбнулась она грустно. — Счастья вам, Георгий Валерьевич. Искреннего счастья.
Когда стол погрузили в кузов грузовика, Гоги вернулся за остальными вещами. Стул был легче, но не менее красивым — спинка украшена резными завитками, подлокотники отполированы до блеска.
Шкаф оказался самым тяжёлым.
В ящике письменного стола лежали мелочи — ручки, карандаши, старые письма. И в самом дальнем углу — знакомая тяжесть складного ножа. Гоги достал его, открыл. Лезвие блеснуло в солнечном луче.
Нож-бабочка с костяными накладками, потемневшими от времени и рук. На лезвии была выгравирована надпись готическими буквами: «Solingen, Germany». Трофей времён войны или подарок — неважно. Главное, что этим ножом можно было творить маленькие чудеса.
Гоги провёл пальцем по лезвию — острое, как бритва. Сразу вспомнились вечера, когда он вырезал деревянных зверушек, медвежат и птиц. Простое, успокаивающее занятие, которое упорядочивало мысли.
— Нашли что-то ценное? — спросил водитель.
— Очень ценное, — Гоги аккуратно сложил нож, убрал в карман. — Инструмент для души.