— Итак, — пробормотал он, беря карандаш, — Василиса теперь не идеальная девочка, а живой человек с недостатками.
Первым делом он взялся за сцену знакомства героини с Лешим. По старой версии они сразу находили общий язык. Теперь встреча должна была стать драматичной — страх, недоверие, постепенное сближение.
Карандаш заскользил по бумаге. Василиса отшатывается от внезапно появившегося духа леса, в глазах — испуг, но не ужас. Скорее удивление — она видела лесных духов в снах, но встретить наяву не ожидала.
— Отлично, — пробормотал Гоги, добавляя детали. — Теперь Леший.
Дух леса в новой трактовке тоже изменился. Не добрый дедушка из сказки, а древнее существо, уставшее от человеческого невежества. В его позе читалось недоверие, готовность исчезнуть при первых признаках агрессии.
Следующий кадр — они осторожно изучают друг друга. Девочка делает шаг вперёд, протягивает руку. Леший не отступает, но напряжён, готов к бегству. Момент истины — примет ли древний дух человеческое дружелюбие?
— Прекрасно, — Гоги откинулся в кресле, любуясь получившейся сценой. — Теперь у встречи есть драматургия.
За дверью раздались шаги, голоса. Студия оживала — художники приступали к работе. Но Гоги был настолько поглощён творческим процессом, что не замечал происходящего вокруг.
Он перешёл к образу воеводы. Вчера сценаристы предложили дать ему трагическую предысторию — семью, погибшую от набегов, разорённое поместье. Теперь его стремление к прогрессу обретало человеческую мотивацию.
Новый кадр показывал воеводу не как безжалостного чиновника, а как человека, несущего боль. В сцене у походного костра он смотрит на старый портрет — жена и дочь, которых больше нет. Отсюда его желание построить дороги, связать страну, чтобы помощь приходила быстрее.
— Да, — прошептал Гоги, прорисовывая выражение скорбного решения на лице персонажа. — Теперь его можно понять.
Работа захватывала полностью. Время летело незаметно — казалось, только что был рассвет, а за окном уже светило яркое солнце. Гоги не чувствовал усталости, наоборот — каждый удачный кадр подзаряжал его энергией.
В дверь постучали. Вошёл художник Борис Анатольевич с папкой эскизов.
— Георгий Валерьевич, можно показать новые варианты персонажей?
— Конечно, — Гоги оторвался от работы. — Интересно посмотреть на ваше видение.
Борис Анатольевич разложил на столе цветные эскизы. Василиса теперь выглядела более естественно — не кукольная красавица, а обычная деревенская девушка с живыми глазами и слегка вздёрнутым носиком. В её облике читался характер — упрямство, любопытство, доброта.
— Отлично, — одобрил Гоги. — А воевода?
— Вот, — художник показал другой эскиз. — Попытался показать внутренний конфликт через внешность.
Мужчина средних лет, в глазах усталость и решимость одновременно. Военная выправка, но без жёсткости. Лицо, которое могло быть добрым, если бы не тяжесть пережитого.
— Замечательно, — кивнул Гоги. — Это именно тот воевода, которого мы искали. А Леший?
Дух леса получился особенно удачным. Древний, мудрый, но не старческий. В его облике сочетались человеческие и природные черты — кора вместо кожи, листья в бороде, глаза цвета мха. И главное — в них читалась не злоба, а печаль.
— Великолепно, — восхитился Гоги. — Начинайте делать цветовые раскладки. Нужно понять, как персонажи будут выглядеть в движении.
Когда Борис Анатольевич ушёл, Гоги вернулся к раскадровке. Теперь у него были конкретные образы персонажей, и работа пошла ещё быстрее.
Он рисовал кульминационную сцену — конфронтацию воеводы с лесными духами. По новой версии это не чёрно-белый конфликт добра со злом, а столкновение двух правд, двух необходимостей.
Воевода стоит перед древней рощей с топором в руке. Вокруг него солдаты, готовые исполнить приказ. Но он медлит — в глазах борьба между долгом и сомнением.
Из леса выходят духи — Леший, Василиса рядом с ним, другие обитатели чащи. Не угрожающие, а скорбящие. Они не нападают, а просто стоят, защищая своими телами обречённые деревья.
— Прекрасный момент для музыки, — пробормотал Гоги. — Хачатурян должен написать что-то пронзительное.