Гоги слушал, понимая, что за этими спокойными словами стоят тысячи человеческих судеб. Солдаты умирают в корейских горах, а где-то в московских кабинетах это называют «поддержанием паритета».
— И что от меня требуется?
— Пока ничего. Занимайтесь фильмом, создавайте шедевр. Но держитесь наготове — скоро у меня будет для вас новая работа. Более серьёзная, чем рисование пушек.
— Какая работа?
— Концептуальная. — Крид улыбнулся загадочно. — Представьте себе оружие, которое бьёт не по технике, а по сознанию. Не убивает тело, а ломает волю к сопротивлению.
— Психологическое воздействие?
— Шире. Информационное, культурное, идеологическое. Война будущего будет вестись не на полях сражений, а в умах людей. И здесь понадобятся не генералы, а люди вашего профиля.
Машина подъехала к студии А4+. Гоги вышел, но Крид его задержал.
— Георгий Валерьевич, ещё одно. Через неделю, когда костюм будет готов, у вас будет официальное представление фильма высшему руководству. Присутствовать будут очень важные люди.
— Сталин?
— Возможно. Во всяком случае, люди из его ближайшего окружения точно. Вот почему так важно выглядеть безупречно.
Когда машина уехала, Гоги поднялся в свой кабинет. Часы на запястье тикали ровно, напоминая о времени. Новый костюм, новые туфли, новые перспективы — всё это было приятно, но и тревожно.
Он понимал — каждый подарок, каждое повышение статуса — это новые обязательства. Система не делает подарков просто так. За всё рано или поздно приходится платить.
Но пока что он мог наслаждаться творческой работой, создавать красоту, воплощать замыслы в жизнь. А что будет потом — покажет время.
За окном садилось солнце, окрашивая небо в розовые тона. Гоги сел за стол, достал папку с раскадровкой. Работа продолжалась — та самая работа, ради которой стоило терпеть все условности и компромиссы.
Именные часы отсчитывали секунды, приближая его к той минуте, когда «Василиса и Дух леса» предстанет перед взорами самых влиятельных людей страны. И тогда станет ясно — оправдал ли он вложенные в него надежды.
Гоги проснулся в пять утра, хотя будильник был заведён на шесть. Организм сам подстроился под новый ритм — ему требовалось максимум времени для работы. Он быстро умылся, позавтракал и уже в половине седьмого был в студии.
Охранник удивлённо посмотрел на него:
— Товарищ Гогенцоллер, вы что так рано? Рабочий день ещё не начался.
— Для меня уже начался, — ответил Гоги, поднимаясь по лестнице.
В пустой студии царила особая атмосфера. Никого не было — только он, листы бумаги и карандаши. Идеальные условия для концентрации. Гоги включил настольную лампу, разложил раскадровки и принялся за работу.
Сцена за сценой, кадр за кадром — он методично прорабатывал каждую деталь. Движение персонажей должно было быть безупречным, каждый жест — выразительным, каждая композиция — гармоничной.
— Тридцать седьмой кадр, — бормотал он, рисуя Василису в момент первого разговора с Лешим. — Она наклоняется вперёд, показывая открытость. Руки слегка протянуты — жест доверия.
Карандаш двигался быстро, уверенно. Годы практики позволяли рисовать почти автоматически, не отвлекаясь на технические детали. Вся энергия уходила в творческий процесс.
К восьми утра, когда в студию стали приходить сотрудники, Гоги уже закончил раскадровку целой сцены. Двадцать кадров за полтора часа — рекордная скорость даже для него.
— Георгий Валерьевич, — заглянула Антонина Ивановна, — может, кофе принести?
— Да, большую чашку. И пирожков, если есть. — Он не поднимал головы от работы. — И попросите всех меня не беспокоить до обеда. Только по очень срочным вопросам.
Кофе он выпил, не отрываясь от рисования. Пирожки съел одной рукой, продолжая другой делать наброски. Каждая минута была на счету — фильм должен был быть готов в срок.
Борис Анатольевич принёс новые эскизы персонажей. Гоги пробежался по ним взглядом, сделал несколько пометок красным карандашом.
— Хорошо. Василиса почти готова, но сделайте глаза чуть больше — в мультипликации крупные глаза лучше читаются. Воевода отличный, но добавьте морщинку у левого глаза — след от старой раны. Это добавит характерности.
— Будет исполнено, — кивнул художник. — А когда посмотрите остальные эскизы?