В дверь постучали. Вошёл Крид в сопровождении незнакомого человека в дорогом костюме.
— Георгий Валерьевич, — сказал Крид, — представляю Анри Ланглуа, директора Французской синематеки. Он приехал специально на вашу премьеру.
Француз был элегантным мужчиной лет пятидесяти, с внимательными глазами кинокритика.
— Очень рад познакомиться, — сказал он на приличном русском. — Слышал много интересного о вашем фильме. Говорят, это прорыв в анимации.
— Надеемся, что так, — скромно ответил Гоги. — А что привело вас в Москву?
— Интерес к развитию советского кино. Мир меняется, культурные границы стираются. Хорошее искусство не знает политических барьеров.
Крид улыбнулся:
— Месье Ланглуа — влиятельный человек в европейских кинокругах. Его мнение может открыть дорогу на западные фестивали.
— Тогда надеюсь, что фильм вам понравится, — сказал Гоги.
— А можно посмотреть рабочие материалы? — попросил Ланглуа. — Эскизы, раскадровки. Меня интересует творческий процесс.
Следующий час прошёл в демонстрации разработок. Француз внимательно изучал каждый эскиз, задавал профессиональные вопросы о технике анимации.
— Впечатляет, — сказал он наконец. — Вы создали собственный стиль, не копируя американцев. Это очень важно для международного признания.
— А что скажете о сюжете?
— Универсален. История о гармонии человека с природой актуальна для всех стран. Особенно после войны, когда люди устали от разрушения.
После ухода гостей Гоги собрал сотрудников для финального инструктажа.
— Товарищи, — сказал он, — девятого декабря вся страна будет смотреть на нас. Каждый должен знать свои обязанности. Антонина Ивановна координирует встречу гостей. Борис Анатольевич отвечает за техническую часть. Михаил Семёнович — за звук.
— А если что-то пойдёт не так? — спросил молодой художник.
— Ничего не пойдёт не так, — твёрдо ответил Гоги. — Мы готовились семь месяцев. Каждая деталь продумана.
Вечером он остался в студии один, ещё раз пересматривая готовый фильм. Семьдесят минут экранного времени вмещали в себя всю душу, все надежды, все мечты творческого коллектива.
На экране Василиса танцевала с лесными духами под музыку Хачатуряна. Воевода находил мудрое решение, сохраняющее и прогресс, и традиции. Добро побеждало не силой, а пониманием.
— Получилось, — тихо сказал Гоги в пустом зале. — Действительно получилось.
За окном падал первый снег, укрывая Москву белым покрывалом. Скоро начнётся новый год — 1951-й. Год, который может стать переломным для советской анимации.
«Василиса и Дух леса» была готова встретиться со зрителями и изменить их представление о том, на что способно отечественное кино.
До премьеры оставалось восемь дней.
Гоги сидел в беседке своего сада с мольбертом и красками, наслаждаясь редким моментом покоя. До премьеры оставалось три дня, но сегодня он решил не думать о работе. Декабрьский вечер был на удивление тёплым для этого времени года.
Солнце медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в мягкие оттенки розового и золотого. Снег, выпавший накануне, подтаял и теперь лежал только в тенистых уголках сада. На ветках старой яблони блестели капли воды.
Он обмакнул кисть в жёлтую краску, начал писать солнечный диск. Никакой спешки, никаких дедлайнов — просто художник и природа. Давно он не испытывал такого простого удовольствия от процесса рисования.
— Прекрасный вечер, — пробормотал он себе под нос, смешивая на палитре оранжевый с розовым.
Небо действительно было удивительным. Облака подсвечивались солнцем изнутри, создавая сложную игру света и тени. Каждые несколько минут картина менялась — что-то новое появлялось, что-то исчезало.
Гоги писал медленно, вдумчиво. После месяцев работы над мультфильмом, где каждая линия была выверена и функциональна, здесь можно было позволить себе роскошь чистого творчества. Краска ложилась на холст свободно, без предварительных набросков.
Прасковья Николаевна вышла из дома с чашкой горячего чая.
— Георгий Валерьевич, не замёрзнете? — заботливо спросила она. — Вечер прохладный.
— Спасибо за чай, — он принял чашку, не отрываясь от работы. — А мне тепло. Творчество согревает лучше любой печки.
— Красиво рисуете, — одобрила она, заглянув через плечо. — Как живой закат.