Лифт поднимал их наверх сквозь толщу земли и бетона. Гоги молчал, переваривая увиденное. Город-башня, который он нарисовал как утопию будущего, оказался пророчеством, способным стать либо раем, либо адом на земле.
— Красота и разрушение всегда идут рука об руку, — тихо произнес Крид, словно читая его мысли. — Задача художника — найти между ними равновесие.
Крид стоял на краю сопки, наблюдая в бинокль за долиной, где разворачивалось сражение. Декабрьский корейский ветер трепал полы его шинели, но он казался невосприимчивым к холоду. Гоги устроился рядом на складном стульчике, зарисовывая панораму боя.
— Видите того командира? — Крид указал тростью на фигурку в долине. — Ведет своих людей в атаку на превосходящие силы противника. Героически, не правда ли?
Гоги проследил взгляд куратора. Офицер действительно поднимал солдат в атаку, размахивая пистолетом.
— Храбро, — согласился он, не отрываясь от блокнота. — И бессмысленно. Тактически неграмотно.
— Но вдохновляюще для подчиненных, — заметил Крид. — Они идут за ним, хотя понимают — это самоубийство.
Гоги отложил карандаш, взглянул на куратора.
— Людей легко вести на смерть, если правильно подать идею. Родина, честь, долг — красивые слова, за которыми скрывается банальная биология стадного инстинкта.
— Циничный взгляд на героизм, — Крид опустил бинокль.
— Реалистичный, — поправил Гоги. — Взять хотя бы наших роботов Селельмана. Они выполняют боевые задачи без героического порыва, без страха, без ненависти. Эффективность — девяносто два процента против тридцати у живых солдат.
Внизу раздался взрыв. Несколько фигурок разлетелись в стороны.
— Значит, по-вашему, будущее за машинами? — спросил Крид.
— За разумом, — Гоги снова взялся за карандаш. — Неважно, в железном корпусе или в человеческом теле. Эмоции — это помеха, которую эволюция еще не успела устранить.
— Интересно. А как же ваша Василиса? Она тоже руководствуется только разумом?
Гоги задумался, продолжая рисовать дымящиеся руины в долине.
— Василиса — идеал. Она совмещает интуицию с логикой, чувство с расчетом. Но это сказка, Виктор. В реальности такой баланс недостижим для большинства.
— Для большинства, — повторил Крид. — А для избранных?
— Избранные и должны принимать решения, — без колебаний ответил Гоги. — Масса неспособна к стратегическому мышлению. Она реагирует на стимулы, как собака Павлова.
Крид присел на камень, положил трость поперек колен.
— Суровая оценка человечества. И что делать с этой массой неразумных существ?
— Направлять. — Гоги заштриховал тень от взорванного танка. — Создавать правильные стимулы, формировать нужные рефлексы. Как дрессировщик в цирке — кнут и пряник в нужный момент.
— Дрессировщик, — медленно произнес Крид. — Любопытная метафора.
Гоги не заметил, как его речь становится все более холодной.
— Метафора точная. — Он перевернул страницу блокнота. — Люди хотят, чтобы ими руководили. Они панически боятся ответственности за собственные решения. Поэтому ищут вождей, пророков, идеологии.
— И готовы умирать за эти идеологии?
— Готовы, — кивнул Гоги. — Потому что смерть за идею кажется им более осмысленной, чем жизнь без цели. Это базовая человеческая потребность — чувствовать себя частью чего-то большего.
Внизу загремели выстрелы. Американские войска контратаковали.
— Значит, задача руководителей — обеспечить людям эту иллюзию причастности?
— Не иллюзию, — поправил Гоги, набросав силуэт самолета в небе. — Реальную причастность. К строительству будущего, к развитию цивилизации. Но под грамотным руководством.
— Под руководством тех, кто умнее и дальновиднее?
— Естественно. — Гоги поднял голову от рисунка. — Хирург не советуется с пациентом о технике операции. Капитан не спрашивает у пассажиров, каким курсом плыть. Социальные инженеры не должны зависеть от мнения тех, кого они ведут к прогрессу.
Крид встал, прошелся вдоль края сопки, глядя на разворачивающееся сражение.
— Социальные инженеры… Вы все чаще используете такие термины, Георгий Валерьевич.