Карим начал понимать логику рассуждений куратора.
— И для этого нужны люди, которые одновременно разбираются в искусстве и умеют мыслить стратегически?
— Именно. Причем не бюрократы, которые относятся к культуре как к инструменту, а настоящие творцы, которые понимают ее изнутри, — Крид вернулся к столу. — Таких людей единицы. И каждого из них нужно тщательно подготовить.
— Подготовка Гогенцоллера завершена?
— Первый этап завершен, — Крид открыл нижний ящик стола, достал еще одну папку. — Он прошел испытание властью и богатством. Прошел испытание войной и насилием. Прошел испытание ответственностью и одиночеством.
— А дальше?
— Дальше он должен пройти последнее испытание — испытание любовью и счастьем, — Крид открыл новую папку, и Карим увидел фотографии Валаамского маяка. — Узнает ли он, как сохранить себя, когда все вокруг благоприятствует потере бдительности?
Карим поднял брови.
— Вы наблюдаете за ним и там?
— Мы наблюдаем за всеми ценными кадрами всегда, — уклончиво ответил Крид. — Но не вмешиваемся без необходимости. Пусть отдохнет, восстановится, вспомнит, кто он такой.
— А потом?
— А потом его роль в большой игре только начнется, — Крид закрыл папку, убрал в ящик. — У нас есть планы на Гогенцоллера. Долгосрочные планы.
Карим встал, подошел к окну, посмотрел на огни вечерней Москвы.
— Иногда мне кажется, что мы играем в бога, — сказал он задумчиво. — Определяем судьбы людей, направляем их жизни, создаем обстоятельства для их развития.
— А разве это не так? — спросил Крид, вставая рядом с ним. — Разве история не творится руками тех, кто способен видеть дальше других?
— Но имеем ли мы на это право?
— Мы берем на себя эту ответственность, — поправил Крид. — Право дается результатом. Если наши действия делают мир лучше, значит, мы правы.
— А если делают хуже?
— Тогда история нас осудит. Но решение принимать все равно нам — тем, кто живет здесь и сейчас.
Они молчали, глядя на городские огни. Где-то там, среди миллионов людей, жили те, кого двадцать восьмой отдел считал ценными кадрами. Жили, не подозревая, что их судьбы уже спланированы, а будущее предопределено чужой волей.
— Знаете, что меня больше всего поражает в Гогенцоллере? — нарушил молчание Карим.
— Что?
— Его способность удивлять. Каждый раз, когда кажется, что его реакция предсказуема, он поступает по-другому.
— Это признак сильной личности, — кивнул Крид. — Слабые люди предсказуемы. Сильные всегда преподносят сюрпризы.
— И как долго мы будем ждать его возвращения?
— Столько, сколько потребуется, — Крид направился к двери. — У нас есть время. А у него есть право на счастье. Пусть пока наслаждается простыми человеческими радостями.
Он остановился у двери, обернулся.
— Кстати, Карим. Завтра вы становитесь исполняющим обязанности министра культуры. Поздравляю.
— Я? Но я же не художник…
— Зато вы понимаете систему. А художник к нам вернется, когда будет готов. И тогда вы передадите ему дела и станете его заместителем. Постоянным на этот раз.
Крид вышел, оставив Карима наедине с мыслями о власти, ответственности и человеческих судьбах. За окном догорал зимний день, а где-то на далеком северном острове два человека обретали друг друга заново, не подозревая, что их счастье тоже является частью чьего-то большого плана.
5 февраля 1953 года
Берия работал в своем кабинете до поздней ночи, когда дверь открылась без стука. Он поднял глаза и увидел знакомую фигуру в безупречном костюме.
— Виктор, — кивнул Берия, не выказывая удивления. — Не ожидал вас в столь поздний час.
Крид вошел, и с ним в кабинет словно проникла первобытная тьма. Тени за его спиной начали удлиняться, расползаться по стенам, заполнять углы помещения. То, что всегда скрывалось за авиаторами и безупречными манерами, начинало просачиваться наружу.
Берия почувствовал холодок между лопатками. За все годы знакомства с Кридом он так и не понял природу этого человека. Слишком много в нем было неестественного — способность появляться и исчезать без следа, знание вещей, которые знать было невозможно, влияние, превышающее любые формальные полномочия.