– Ничего мы не сделаем, – перебил его Свинцов, – пошли отсюда.
И, не дожидаясь реакции Вовчика, он двинулся вниз по лестнице.
Прочитав "Грибной дождь", Павел пожалел, что первая часть уже напечатана, – какие иллюстрации можно было бы сделать именно к ней! Но, как говорится, поезд ушел, и он расположился на кухне рисовать ко второй части.
Незаметно стемнело, Павел зажег настольную лампу.
Он вздрогнул, когда раздался звонок. С недавних пор он не любил, когда звонят вот так внезапно, не договорившись предварительно. Он осторожно подошел к двери и еще осторожнее посмотрел в глазок.
Когда в квартире с двойными дверями открывают внутреннюю дверь, в глазке на наружной это бывает видно. Сначала он темный, а потом, когда изнутри откроют, в нем становится виден свет, горящий в прихожей (а без света не отпереть замки). Но Павел внутреннюю, деревянную дверь снял, когда установил снаружи стальную: если уж ее вскроют, то деревянная не спасет; а свободного места в прихожей без внутренней двери было больше. Свет в прихожей он не включал и в глазок выглянул, не выдавая себя.
На площадке стоял сержант Свинцов и с ним еще кого-то, тоже в камуфляжной форме. Звукоизоляция двери была так себе, он услышал обрывок разговора.
"Зараза! – подумал Павел. – Пришел-таки! Дверь, что ли, ломать собираются?" То, что Свинцов пришел не один, говорило о серьезности его намерений.
Павел не строил иллюзий насчет прочности стальной двери. Она могла спасти от наркомана, лезущего в поисках денег на наркотик туда, куда проще залезть. Могла защитить от малолетнего взломщика, еще только пробующего силы в этом качестве. А профессионала она не остановит; но если ворам в квартиру Ермакова соваться было незачем (а после пропажи монитора – вообще незачем), то у милиции или, во всяком случае, у отдельных ее сотрудников был к нему свой интерес.
"Свинцова пора кончать", – завертелась в голове фраза, то ли услышанная в каком-то детективном сериале, то ли синтезированная из фрагментом, надерганных из тех же сериалов.
Павел, стараясь не шуметь, вернулся в кухню, сгреб со стола "Грибной дождь" и наброски и вытащил орудия убийства: лист жести, тестер, кювету, бутылку с электролитом. Наполнил кювету, вынул из папки давно сделанный портрет Свинцова на фольгированной бумаге, вырезал силуэт, положил в электролит. Звонок у двери надрывался с переливами. С трудом выдержав положенное время, Павел вытащил силуэт из кюветы, расправил на листе жести.
Звонок замолчал, потом Павел услышал через стену, как звонит у соседей, они открыли дверь, а больше он не прислушивался, взял себя в руки. Если искать минимум сопротивления с дрожащими руками, можно испортить все дело.
Он нашел точку, обвел ее фломастером, и тут снова зазвонили к нему. Павел уже хотел перекладывать силуэт на фанеру, как вдруг его захватила совсем другая идея.
После школы, перед тем, как подать документы в университет, он долго колебался, разрываясь между художественным и химическим факультетами. Потом все-таки пошел в художники, но в душе остался немного химиком, а значит, экспериментатором. Ему пришло в голову попробовать воздействовать на силуэт как-то иначе. Может быть, это не убьет Свинцова, он просто испугается и уйдет?
Павел несколько секунд подумал, потом выдернул оба провода из тестера. Один, который был прицеплен "крокодилом" к листу жести, воткнул в розетку, рядом с ним второй, взял щуп.
Звонок замолчал.
Павел секунду помедлил и решительно ткнут щупом в кружок. Щелкнуло, сверкнула искра короткого замыкания, лампа на столе погасла – выбило автомат на щитке. Чтобы включить его опять, нужно было выйти на лестничную площадку.
Он подошел к двери и снова осторожно посмотрел в глазок. Он успел увидеть, как Свинцов уходит вниз по лестнице. Второй еще несколько секунд постоял, сказал что-то, что Павел не разобрал через дверь, и двинулся вслед.
Подождав с минуту, Павел вышел на площадку и включил рубильник. Он подумал, не переночевать ли у редактора или еще где-нибудь, а потом махнул рукой: вряд ли сегодня они вернутся сюда целым ОМОНом.
В понедельник утром Павел, не торопясь, собирался в редакцию. Последний раз придирчиво посмотрел на рисунки, отложил один в сторону, остальные пять собрал в папку. Редактору предстояло выбрать из них те, что пойдут в номер.
Телефонный звонок снова заставил его вздрогнуть. Неожиданных телефонных звонков он тоже не любил.
Опять звонил Фролов. Поздоровавшись, он сказал:
– Умер Свинцов. Ваша работа?
– Что с ним? – спросил Павел. Спросил без всякой паузы, из чего Фролов сделал вывод, что для Ермакова новость не была неожиданной.
– Сердечный приступ.
– Олег Иванович, вы что, теперь будете вешать на меня всякую смерть в правоохранительной системе? И потом, я вам говорил, я специализируюсь на проникающих ранениях.
– Но он же был здоров, как бык!
– А с сердцем оно часто так, – безмятежно ответил Павел, – сначала как бык, а потом бац – и с копыт.
– Я вам не верю, – сказал Фролов.
– Ваше дело. Олег Иванович, мне надо в редакцию. Если вам нечего мне больше сказать, то до свидания.
Фролов снова не поверил, но промолчал, и Павел положил трубку.
Следователь правильно не верил Павлу. Хотя и редко такое случается, но сейчас у художника был запас времени – минут двадцать, а то и все полчаса.
"Фролова надо убирать, – снова завертелось у Павла в голове, – он слишком много знает". Слова опять были не свои, а какие-то чужие, детективно-сериальские.
Он отложил в сторону рисунки для "Грибного дождя", взял другую папку, из нее достал портрет Фролова, и с ним вместе портреты тех двоих из подвала, чьи имена не запомнил. В заявлении в прокуратуру он тогда написал, что имен не знает, но нарисовал по памяти портреты, и обоих моментально нашли. Провели опознание, Павел указал на них, они невозмутимо от всего отказались. Павел тогда узнал и имена, и фамилии, которые вскоре благополучно забыл, а имена снова стал путать. На фольгированную бумагу он скопировал их портреты сразу же, как догадался использовать ксерокс.
А вот изображения Фролова на бумаге из-под чая не было, и ксерокса под рукой тоже. Минуты три Павел потратил, срисовывая силуэт вручную. Вырезал, промочил электролитом, разложил на жести и начал задумчиво водить по фольге щупом.
Минимум сопротивления был слабый, невыразительный. Оно и понятно – не было у Павла ненависти к Фролову.
Он решительно содрал силуэт с жести, скомкал и швырнул в мусорное ведро. Потом слил электролит из кюветы в раковину, сполоснул кювету. Взял портреты тех двоих. В нарисованных лицах не было ничего человеческого. Это не люди, подумал Павел. Это бездушные шестеренки такой же бездушной машины. Родного брата, может быть, и пожалеют, а двоюродного – перемелют в труху и не дрогнут. Биороботы какие-то. В "Грибном дожде" были такие – их выращивали на грядках, которые удобряли кровью.
Значит, в таком виде мы вас и вставим туда. Готовые иллюстрации не пойдут, придется рисовать новые – опять задержка. Ничего, с Валерой он договорится об отсрочке на день, у хорошего редактора всегда есть резерв. Сейчас сходит в редакцию, а потом придется интенсивно поработать. Весь день, а может быть и ночь. Зато эти рожи увидят четыре тысячи подписчиков "Каравана", плюс их родственники и знакомые, которым они дадут почитать, – информационное воздействие, пожалуй, посильнее, чем гвоздиком по фольге.