едкие мгновения. Или когда уже слишком поздно… Мистер К. смотрит на девушку, стоящую перед ним, и только сейчас становится видно, как сильно он волнуется. Руки его не находят места, гуляют по воздуху плавными жестами. — Вы думаете, к чему вся эта риторика? — продолжает он. — Все очень просто. Я давно хотел завязать с вами разговор, но не позволяло воспитание. А сейчас появился повод. Мне кажется, в последнее время вы испытываете легкое недомогание. У вас жар, это очевидно. Но все же каждое утро я вижу, как вы появляетесь в мастерской и прилежно продолжаете свой труд. Позвольте узнать, насколько оправдано ваше упорство? Почему вы не лежите у себя дома и не лечитесь? Скажите, вы пьете чай с медом или принимаете какие-нибудь снадобья? — Вы меня сейчас смущаете, — девушка отворачивается и опять смотрит в окно. — Но если это так очевидно… Да, я принимаю то, что прописал лекарь. Только сомневаюсь, что это что-то изменит. Буду откровенна с сами так же, как и вы со мной. Дело в том, что я безвозвратно больна… Последние слова мисс М. произносит с усилием, противясь себе. Голос ее дрожит и сходит на нет, растворяясь в сумраке мастерской. Возникает неловкая пауза. И когда она затягивается до невозможности, до нервных движений, — словно отовсюду, из разных сторон слышится мягкий, спокойный голос мистера К. — В таком случае прошу вас сделать мне одолжение. Недавно я получил из Индии тибетских трав. Пройдите со мною в гостиную и отведайте душистого отвару, который я приготовлю. Поверьте, это займет совсем немного времени. — Ах, к чему это все, мистер К.? Я понимаю ваше сочувствие. Но все же… Молодой человек придвигается к ней, и говорит с пылом, для него неестественным: — Просто доверьтесь мне, один раз! И кто знает, быть может, нам удастся изменить ход вещей. Я даже предлагаю заключить пари. Когда мы вернёмся назад через какое-то время, на вашей картине кое-что изменится. Она будет выглядеть совсем по-другому! — Вы опять намекаете на магию? — улыбается девушка, и видно, как жаркий румянец расцветает все больше на бледных щеках. — Что ж, в этом я уже убедилась. На что заключаем пари? — Если я выиграю, то провожу вас сегодня до дома. И вы несколько дней будете отдыхать, не приходя в мастерскую. Идет? Девушка делает вид, что решает, соглашаться или нет. На ее лице уже все написано, но молодой человек, подыгрывая, умоляюще смотрит ей в глаза. — Вам удалось меня заинтриговать. Пойдемте пить ваш отвар. …Две нечеткие, расплывчатые тени, переговариваясь между собою, отдаляются от канделябров со свечами, становятся полупрозрачными в съедающем их сумраке, плывут по направлению к дальней двери, и, даже не достигнув ее, вдруг исчезают совсем, словно их не было вовсе. Пустую мастерскую прорезает первый луч света, рассекая ее пополам, от края до края. И тогда в тишине совершается магия. *** — Джи, послушай, да плевать, какая грудь у твоей подруги! Что по мне, так твоя всегда будет лучше. Скажи, это ты меня так заводишь, верно? — Майк смеется, барахтаясь в простынях. Обвивает ее руками, притягивает к себе. — Какая ты дурочка! Все на других смотришь. Типа не знаешь, что сама, как с картинки. — Какой картинки? — она жмется к нему, целует. — Как с этой, что ли? — и тут же жалеет о том, что сказала. Они смотрят на полотно, что висит в ногах на стене. Большое, тусклое в робком свете едва наступившего утра. Смутное веянье тайны, дух древности, консерватизма роятся у толстых нитей холста. Молодые люди молчат, захваченные волшебством открывшейся панорамы. — И так каждое утро, — шепчет Джи, сжимая его руку. — Нельзя перевесить в другую комнату, что ли? Мы видим ее постоянно. Когда засыпаем и когда просыпаемся. Поэтому и сны похожи на глюки. Тебя это не напрягает? Если честно, мне иногда жутковато. — Я же говорил, малыш, старики против, — так же тихо отвечает Майк. — Это типа семейная реликвия. И она обязательно должна висеть здесь. Потому что триста лет назад тут была мастерская художников. И там произошла какая-то история, связанная с нашей родословной. Что-то мутное, с налетом романтики. И с тех пор… — Да рассказывал ты уже, сто раз! — перебивает она, не отрывая взгляда от картины. — А что скажешь про сны? Это же мистика, полный отпад! Даже поделиться не с кем. Подумают, крыша поехала. Что тебе снилось в этот раз? — Конкретно не могу вспомнить. Картинки нет. Остались только переживания. Такие сильные… Только не смейся, Джи, ладно? Такие сильные, что я плакал во сне. Ну в смысле там, в образе этого мачо в ботфортах. Даже сейчас комок в груди, как вспомню… Она умирает, а я не могу помочь… И такое чувство было, что я ничтожный, никчемный, и никакие деньги не помогут… И что надо как-то… изменить ход вещей, что ли… Только не надо ржать, ок?.. В этом контексте будет пошло. — Да я не собиралась, дурак! Потому что я сидела в какой-то каморке со свечами и думала о тебе. Ну, о нем, то есть. Я думала, что скоро умру, а ты так и не заговоришь со мной. Потому что просто не можешь этого сделать, не решишься. И моя любовь, которая в сердце, уйдет со мной навсегда. И поэтому, даже когда было невмоготу, я приходила и продолжала рисовать. И я была как бы в двух мирах одновременно. Потому что рисовала машины и высотки Сохо, и думала, что за фигня такая… и когда ты подойдешь, у меня нет больше сил… Все, блин, сейчас буду реветь! Отвернись, Майк, я тогда некрасивая буду… — Да ладно, милая. Ты чего? Это же сон, — он прижимает к себе девушку, гладит длинные, струящиеся волосы. Глубоко вздыхает и вдруг широко улыбается. — Как же я счастлив, Джи! Она пару раз всхлипывает, затихает, и еле слышно произносит: — Я тоже… — Да. Потому что мы в реале, — продолжает он. — И если подумать, развить тему, то получается, что эта картина как раз к месту. Где-то там, в виртуале, мы страдаем, а проснувшись, сильнее любим друг друга. Прикинь, это как две противоположности. Ну, как рассвет и закат, что ли… Разное время, разные вещи, но это наша жизнь. И в ней одно питает второе. И еще я думаю, что таким образом, наверное, можно изменить ход вещей. Со временем… Обалдеть! Такие мысли приходят! Словно марку слизнул. — Ага. А еще говорят, что если ходить на сторону, это тоже питает любовь. Ой, прости, я опять все испортила! Только не говори, что я дурочка! — Ну, если опять начались приколы, значит, пора вставать. Мы проснулись. Чур, я первый в душ! Майк нагишом убегает в ванную. Джи еще какое-то время нежится, потягивается, потом встает и надевает халат. Бросает последний взгляд на картину, подмигивает ей и уходит готовить завтрак. Раннее утро. За окном еще темно, лишь вдалеке, у полосы горизонта, видны бледные проблески рассвета. Джи вся ушла в готовку: жареный бекон, омлет, тосты. Пританцовывая, она напевает Skyfall. Когда заходит Майк, уже полностью одетый, завтрак почти готов. — Моя очередь! Тебе осталось немного. Порежь помидоры и зелень, — и она убегает привести себя в порядок. Как всегда, время торопит. На работу опаздывать нельзя — уж больно строгое у нее начальство. — Кстати, тебе не кажется, что все это похоже на магию? То, что с нами происходит? — чуть позже, с набитым ртом спрашивает Майк. Поглядывая на часы, он быстро орудует ножом и вилкой. — Знаешь, этот поезд давно ушел. Сейчас в такое никто не верит. Не вздумай никому рассказывать. Скажут, что мы идиоты, — Джи допивает чай и отставляет чашку. — Если хочешь, чтобы мы вышли вдвоем, поторопись. А это… пусть будет нашим секретиком, ладно? Нашей козырной фишкой. Которая потеряет смысл, если о ней рассказать. Я в сети читала, что такая фигня работает. Просто надо держать втайне, понял? — Да. Сакральные знания. Только для посвященных, — Майк залпом выпивает остывший чай и встает. — Наверняка, мои предки в курсе, но тоже помалкивают об этом. — Ок. Мыть посуду нет времени. Выходим. — Ты что, опять в этом худи? А что-нибудь поприличней нельзя одеть? — Не нравится — не смотри. Это ж не я главред делового журнала. Мне костюмчики носить ни к чему. — Блин, малышка! Кто бы услышал, о чем мы тут говорим, точно б решил, что мы шизанутые! — Ну да. Это как закат и рассвет. Как дом и работа. Как… — …как любовь и мороженое. — …? — Когда они рядом, очень быстро тают. Пора разбегаться. Пора становиться взрослыми. — По крайней мере, до вечера. Странная парочка выходит на улицу из парадного. Девушка одета в джинсы с виксерами и желтую толстовку в росписях. На молодом человеке строгий костюм и лакированные туфли. Утро дышит прохладой, и Джи поеживается. — Твои башмаки блестят, как монеты на солнце. Хотя его совсем нет, — не удерживается она от того, чтобы не подколоть. — Еще бы хамелеоны на нос, и был бы второй Бонд. Точь-в-точь! — Что поделать, таков этикет… Знаешь что! А ты… а ты… — Ладно, стоп! А то поперхнешься. Завязали на шнурок до вечера. Руку дашь или я уже лишняя? — Девчонка, ты не можешь остановиться! — Майк обнимает ее, вдыхает аромат волос. Ощущает приятное роение возле сердца. — Ты никогда не будешь лишней. Потому что без тебя не будет половины меня. Она поднимает голову, смотрит ему в глаза. — Мэтр, что по этому поводу говорят классики? — Любовь, ты ноги, которыми я причиняю себе боль. — Мрачновато, но сгодится. Побольше ходи. Молодой человек внимательно вглядывается в глаза девушки, невольная мысль протекает по его лицу, и остается на нем, выдавая тревогу и озабоченность. — Постой, а ведь ты мне вчера ничего не сказала, — говорит он. — Отмазалась как-то по-тихому. По по