Общая слабость похмельного организма и громкая ругань на дворе заставили отложить нагоняй и Джиль ограничился коротким приказом:
— Воды дай, гад…
Несмотря на дикий недосып и похмелье собирались наемники недолго. Ругаясь на медленных и ленивых слуг, болезные вояки не обратили особого внимания на то, что с лошадями вместо трактирной прислуги суетились только приказчики и возницы Зиггера во главе с трактирщиком.
Выехал караван непривычно рано. Утренний холод изрядно бодрил пробираясь под одежки и выгоняя остатки хмеля, но когда через полчаса пути за их спинами к небу поднялся столб дыма, мужики явно еще не пришли в норму, только командир наемников сообразил, что принимавшему их трактиру пришел огненный конец.
— Зиггер, — голос Джиля настолько похолодел, что купец только зло выругался про себя помянув идиота трактирщика тихим незлым словом. Но разговора не отложить. Этого шибко самоуверенного козла следовало перетянуть в свое стойло. Зиггер еще раз выругался. Дернул его демон пойти на поводу хитрожопого Зирата, хотя и отказаться не было ну никакой возможности. Этому выкидышу россомы срочно требовалось прижать и окончательно охомутать излишне строптивого десятника. Отказать Старшине Гильдии Наемников Зиггер не мог потому, как слишком много общих дел и делишек связывали их крепче родных братьев. Зират отправил с ним послушный, надежно замазанный десяток готовый при вооруженных разборках выполнять распоряжения купца, а не непонятливого командира. Но доводить до крови не следовало. Неопознанный труп вместо послушного Джиля купца не устраивал. Беды бы особой не случилось, невелика птица, но ручной десятник и ему бы не помешал да и портить отношения с Зиратом не хотелось, а потому толкнул свою лошадку пятками направляя ее к уже начинавшему закипать десятнику.
— Что за дела, твое торгашество? — Десятник даже не попытался скрыть раздражение. Профессиональный солдат-наемник, он зарабатывал на жизнь продавая собственную кровь уже почти два десятка лет, но выше десятника не поднялся. Начинал в армии. После великой войны и присоединения новых земель в изрядно поредевшую королевскую армию охотно принимали новичков. На прошлое рекрутов, их происхождение в те тяжелые годы особого внимания не обращали и Джиль довольно быстро, за каких-то пять лет, выслужился до десятника. Как и большинство людей взявших меч достаточно поздно, мастером мечного боя он так и не стал, но таких уникальных бойцов можно было пересчитать по пальцам, да и не больно любили их в армии, потому свежеиспеченный командир особо и не расстраивался. Он тянул воинскую лямку еще пять долгих лет, пока не понял, что десятник его потолок и офицерский меч сотника в мирное время ему не выслужить. Благодатное послевоенное времечко миновало и теперь для получения самого низшего офицерского чина требовалось благородное происхождение. Несколько сотников поднявших свой меч на поле битвы погоды не делали. Самолюбивого вояку столь неприятное открытие неимоверно разозлило и в один далеко не прекрасный день Джиль не выдержал и врезал благородному сопляку который приперся командовать сотней прямым ходом из-под мамкиной юбки.
Дело замяли, но из столичного армейского десятнка Джиль в один миг превратился в рядового наемника в Приграничном Крае. За три года, без особой спешки и стараясь не особо портить отношения с новыми сослуживцами, он вновь стал десятником. В армии, стараясь пробиться в офицеры, Джиль дурака не валял и сейчас, попав к падальщикам[71], наголову превосходил любого из них, даже сотников. Такими не разбрасывались, да и невелика птица десятник, чтоб учитывать его в сложных интригах. Даже провинциальных.
— Чего скрипишь, гроза кочевников? — торгаш наконец-то подъехал и пристроился справа от Джиля. Смешно, но желание доминировать оказалось столь велико, что даже купеческий жеребец шел опережая кобылку наемника на пол головы. С первого же взгляда десятнику не понравилось настроение хозяина каравана. Злость, привычный завистливый страх штатского слизняка перед воином, но особенно удивила и насторожила опытного солдата некая непонятная растерянность или скорее нерешительность, вперемешку с озлобленностью. И хотя явной опасности и готовности к ссоре не ощущалось десятник все же попридержал гнев:
— Думай, на кого пасть разеваешь, не с приказчиком языком чешешь.
Через чур грубить богатому купцу не стоило, но и спускать не след. Хитрость, наглость и пронырливость, свойственная не столько профессии, сколь характеру высокопочтенного торгаша изрядно поднадоели за дорогу, а сейчас этот хмырь, похоже, собрался и вовсе устроиться на шее со всеми удобствами.