В небольшой комнате стояло несколько столиков, отлично сервированных, сверкало серебро, хрустели салфетки. Час был ранний, и ресторан еще пустовал. Их приветствовал кельнер Генрих, служивший у Шиллеров еще на сахарном заводе. Он заслуживал полного доверия. Это был красивый и сильного сложения человек. Спыхала тоже знал его с давних пор. Генриху очень не хотелось быть кельнером, но приказ есть приказ. Разумеется, оба они сделали вид, что видят друг друга впервые.
Спыхала и Оля заказывали блюда, когда появилась Эльжбета. Она сочла своим долгом приветствовать знакомых — первых гостей в этот день. И ведь это были такие давние знакомые!
Так уж сложилось (в те времена люди надолго теряли из виду друг друга), что Эльжбета с самого начала войны не встречалась ни с Олей, ни со Спыхалой. У матери на Брацкой она никогда не бывала. Может быть, не хотела? Так или иначе, она видела их впервые в новой «ситуации». Это немного стесняло Эльжбету, и она не знала, как себя вести — вспоминать ли давние времена или делать вид, словно никогда ничего не было.
— Я посоветовала бы вам попробовать наши колдуны, — поздоровавшись, начала Эльжбета. — Они свежехонькие и просто великолепны. Наша кухарка специалистка по колдунам.
— Это, наверно, ваша мама ее научила? — сказала Оля. — Пани Шиллер отличная хозяйка.
Эльжбета подсела к их столику.
— Да, — ответила она, — но только сейчас — оказывается, для этого потребовалась война — я переняла у мамы часть ее талантов. И главное — полюбила все это не меньше, чем пение. Люблю готовить, составлять меню…
— Одним словом, вы оказались идеальной хозяйкой ресторана, — сказал Казимеж.
— Прирожденная «Локандиера» [81], — засмеялась Эльжбета.
Эти слова напомнили Оле об Эльжбете-певице.
— Вы поете, пани Эльжбета? — спросила она.
— Какое там! Забыла даже, что есть голос, — сказала Эльжбета с напускной скромностью.
— Но он был у вас такой замечательный! — Спыхала говорил с видом директора департамента.
Эльжбета усмехнулась.
— Почему ты говоришь мне «вы»? — обратилась она к Оле. — Ведь мы раньше были на «ты».
Оля не решилась напомнить, что это Эльжуня говорила ей «ты», она же, обращаясь к ней, называла ее «пани». Между ними была изрядная разница в годах.
— Прекрасно, — воскликнула она, — буду называть тебя по имени. Эдгару я говорила «ты».
Эльжбета засмеялась без всякого повода, посоветовала заказать еще какое-то блюдо и ушла.
— Боюсь, что мы ее обидели, — сказал Спыхала.
Оля сделала неопределенный жест.
— Еще бы, ведь ты сказал ей, что у нее был голос…
— Действительно, это у меня как-то само собой вырвалось, — признался Спыхала.
— Ты плохой дипломат, хотя это почти твоя специальность.
— Я никогда не был настоящим дипломатом, — сказал Спыхала. — Все мы дилетанты.
— Не боги горшки обжигают.
— Это верно, но те горшки были исключительно трудные.
— Однако как-то ведь их обжигали… Или сами собой?
— Сами и разбились, — усмехнулся Слыхала. — Это очень горькие шутки, Оля!
— Видишь ли, — вдруг заговорила Оля так, словно она давно готовилась к этому разговору, — видишь ли, в течение двадцати лет нам казалось, что все в порядке, что все очень прочно склеено. А потом оказалось, что это было заблуждением… Полный провал…
Генрих подал колдуны.
— О чем ты говоришь? — спросил Спыхала, когда кельнер отошел. — О политике или о своем замужестве?
— Я говорю о Польше, — Оля покраснела. — Мое замужество выглядело совершенно иначе. Оно было не склеено, а сковано.
— Ты столько раз говорила, что это была ошибка с твоей стороны.
Оля не ответила.
К ним опять подошла Эльжбета.
— Есть великолепная индейка с шампиньонами, — сказала она.
— Пани Шиллер в кухне? — спросила Оля. — Нет ли у нее ключа от квартиры? Анджей взял мой.
— Да, мама в кухне. Пройди туда.
Оля отправилась в кухню. Спыхала остался наедине с Эльжуней. Она села к столу.
— Помните вы тот день в Одессе? — спросил Спыхала.
— Какой именно? Столько было этих дней.
— Не так уж много, — усмехнулся Спыхала. — Я ведь почти сразу уехал в Галицию.
— Да, правда.
— Я подумал о том дне, когда мы все были у Володи Тарло. Помните?
— Помню. Прекрасно помню. Каждую мелочь. Некоторые периоды жизни почему-то сливаются в серое пятно, а в воспоминаниях о других уцелела каждая подробность — чья-то улыбка, чье-то слово… А то вдруг сверкнет что-то…
— На шее у Ариадны тогда был жемчуг, — подхватил Казимеж, глядя в пространство, словно перед ним засверкал вдруг этот жемчуг.
— Скажите, что произошло с этим Антеком? — быстро спросила Эльжбета. — Я хотела узнать у вас, пользуясь тем, что нет Оли.
— Его убили немцы. Всех их перестреляли в усадьбе. Ночью…
— Почему?
— На этот вопрос ответа нет… Действия немцев объяснить невозможно.
— А как Оля?
— Приходится держаться. Ведь у нее еще есть дети.
— Этот Анджей тоже такой неосторожный…
Спыхала улыбнулся.
— Нынче все молодые неосторожные.
— А больше всех Губерт, — убежденно сказала Эльжбета.
В ресторане появился высокий, элегантный немецкий летчик. Слегка поклонившись Эльжбете, он занял столик в углу.
Эльжбета многозначительно посмотрела на Спыхалу.
— Это Виттельсбах, кузен мужа Розы, — шепнула она.
— Один черт, — тоже шепотом ответил Спыхала.
Эльжбета вернулась к своим расспросам:
— А кто застрелил Марысю Татарскую?
Спыхала развел руками.
— Откуда мне знать? — сказал он, усмехнувшись. — Вероятнее всего, немцы.
— Что вы выдумываете! — рассердилась Эльжбета.
Но Спыхала прижал палец к губам. Эльжбета ушла.
Вернулась Оля. Садясь за стол, она с удивлением посмотрела на немецкого офицера.
— Мы останемся? — спросила она Казимежа.
— Сразу нельзя уходить. На это обратят внимание.
— Но мне неприятно здесь оставаться, — довольно громко сказала Оля. Офицер бегло взглянул на нее.
— Надо остаться, — настойчиво повторил Спыхала. Они занялись едой.
— Я давно уже хотела тебе сказать, — прервала молчание Оля. — Это неправда, что я была в оковах. Я была очень счастлива с Франтишеком.
Спыхала выпрямился, отложил вилку и некоторое время пристально смотрел на Олю.
— Это значит, — сказал он, — что ты не счастлива со мной?
Оля как-то странно засмеялась.
— А кто тебе сказал, что я счастлива? — И, вытирая рот салфеткой, добавила решительно: — Ну подумай серьезно: могу ли я говорить о таких вещах, как счастье?
— Почему же нет?
— Потому что счастье — это молодость. Мы слишком стары для счастья. Для меня, я хочу быть искренней, самое важное — это мои дети. Важнее, чем ты и твое счастье.
— Не надо говорить мне об этом. Я сам давно все знаю.
— Ну вот, тем более. Как можно говорить о каких-то чувствах после того, как не стало Антека?..
— Но ведь это совсем разные вещи, — Спыхала слабо защищался.
— Или после того, что стало с Анджеем!..
— Ас ним что такое?
— Он убил. Понимаешь ты это? Мое дитя, выпестованный мною Анджей… убил. Как он мог это сделать?
— Откуда тебе стало известно, что это он?
Казимеж парировал ее нападки все более неуверенно.
— Не говори так. — Оля нахмурилась.
— Что с тобой, Оля?
— Ты хорошо знаешь, что со мной. И смешно, что ты при этом говоришь о счастье. Смешно.
Помолчав, она добавила:
— Я даже сказала бы — подло.
Спыхала холодно посмотрел на нее.
— Тебе не кажется, что ты употребляешь слишком сильные выражения?
Оля больше не сдерживала себя.
— А ты слишком жесток! — сказала она. — Как можешь ты говорить сейчас о какой-то жизни?.. О нормальной жизни? Разве это жизнь — то, в чем мы погрязли? Взгляни, что делается вокруг.
— Я знаю об этом больше, чем ты.