- Поехали, - говорит Апостол. Мы докуриваем и спускаемся в метро. Семь или восемь остановок проезжаем в полном молчании. Да и о чём говорить в душном вагоне, где даже пива не продают? Скучно, господа, ездить в подземном транспорте!
Конечная остановка. Здесь надо пересесть на маршрутку или автобус - и ехать прямо до Троекуровского кладбища. Остальное - заботы похоронного бюро и устроителей гражданской панихиды.
- А как тут до кладбища доехать? Где остановка? - спрашивает Апостол у первого встречного.
Встречный бросает, не останавливаясь:
- На той стороне!..
Апостол тут же сворачивает с тротуара и валким шагом опаздывающего человека начинает пересекать улицу. На моё: "Ты куда? Вернись!" - Апостол лишь машет рукой и идёт себе дальше. Понятно, что не по "зебре". Это водителей нервирует. Пропускать пешеходов они не обязаны. Могут сбить ненароком, но могут и выругаться (если успеют затормозить).
Пока я шарю глазами по сторонам в поисках перехода, Апостол успевает пересечь улицу и поймать очередного встречного. Тот тоже машет, но теперь уже в обратную сторону. И Апостол тотчас же поворачивает назад.
Похоже, давить прохожих по четвергам в Москве не принято. Апостол благополучно возвращается на исходную позицию. Он слегка возбуждён своим рискованным переходом. Не Рубикон, но всё равно приятно.
- Кажется, одному из нас сегодня расхотелось жить, - не скрываю я своего раздражения. - Ну, ты что, в самом деле? На кладбище торопишься? Так у нас ещё минут сорок есть в запасе! А может быть, и лет, - добавляю я.
Но Апостол, похоже, меня опять не слышит. Кто знает, о чем он сейчас думает и что вспоминает? Какие строчки, подстёгнутые алкоголем, скачут сейчас в его голове? Может, эти?
<...> ...Ну что же, смерть, свечу задуй,
Ликуй и радуйся на тризне,
И подари мне поцелуй
Длиннее всей прошедшей жизни.
Безнадёжно книжная "тризна" отдаёт бабушкиным чуланом. Кокетливый поцелуй растянулся отсюда и до Державина. А свеча... За триста лет русской поэзии она давно уже потеряла тайну трепещущего огонька и прелесть плавленого воска. Сегодня свеча, как мне кажется, способна только чадить.
Смерть манит Апостола. Он часто размышляет о ней в стихах. А иногда даже пытается с ней заигрывать. Вот как сейчас, на оживлённой столичной улице.
Хорошо, что сегодня четверг - день тормозов и милосердия.
А если бы – пятница? Или - среда?..
Витька тоже однажды попробовал заигрывать со смертью. Это было... когда же? Да, третьего января 11-го года. Часов около десяти вечера я получил на телефон эсэмэску: "Витя умер от передозировки в ЦДЛ. Маша".
Получил. Прочитал. И ударил во все телефонные номера, которые знал.
Витькиных два телефона молчали. Маша не отвечала. Эсэмэска пришла с незнакомого номера. Молчал и он.
"Надо ехать", - решил я. Поставил будильник на раннее утро, чтобы сесть на проходящий поезд. Положил под голову паспорт с деньгами и уснул.
В начале седьмого произошло маленькое чудо: позвонил воскресший Витька:
- Слушай, я вчера был в ЦДЛ, ходил туда вместе с Володей из Уфы, ну и, знаешь, того... В общем, ерунда получилась, ты уж извини...
- Кто давал эсэмэску? - спросил я. - Ты? Или Маша? Может быть, Володя из Уфы?
- Не знаю, кто давал, - смущённо отвечал Витька. - Я не давал. И Маша не давала. И Володя, кажется, тоже не давал.
- Тогда кто же? Такими вещами не шутят!
- Не знаю, Серёжа... Не знаю! - здесь Витька вздохнул, да так тяжело, что Фемида, не выдержав, прослезилась. Дело закрылось само собой - с формулировкой "за недоказанностью состава преступления".
Однако ничего в этом мире не происходит случайно. Эсэмэска, отправленная по пьяному делу, сыграла в Витькиной судьбе роковую роль. Механизм был запущен, и время пошло, теперь уже - по правилу обратного отсчёта: 258 дней... 257... 256...
Тогда же, в последние месяцы своей жизни, Витька принялся перечитывать Толстого. Не все его 90 томов литературного наследия, а выборочно - рассказ "Смерть Ивана Ильича". Прежде относившийся к смерти с лёгкой иронией, теперь Витька по телефону пытался мне объяснить бездонную глубину толстовского рассказа. На что я отвечал, не заботясь об изысканности слога: "Жить надо, Витя, а не гроб Ивана Ильича под себя примерять. На хрена тебе чужие сопли по щекам размазывать?"
Я говорил - и чувствовал, что к моим словам Витька не прислушается, и Толстого читать не перестанет. В принципе, ничего не имею против великого старца, но не люблю его героев вроде Ивана Ильича. Знал я, помню, одного такого... Тоже любил публично представлять, как он будет лежать в деревянном ящике. А чем дело кончилось? То ли в Германию он эмигрировал, то ли в Америке сейчас живёт...