Но вот пришел Кольцов. В ряду великих поэтов прошлого имя его, его творчество способны и доселе вызвать споры. Одни будут отрицать вообще всякое художественное достоинство его стихов, другие, отдавая должное созданным им картинам деревенской жизни, станут стыдливо отворачиваться от его «дум», философских стихотворений. Нашему пониманию Кольцова все еще мешает вульгарно-социологическая оценка его творчества в предвоенные годы, когда он настойчиво противопоставлялся литераторам дворянского лагеря и в вину бедному Алексею Васильевичу ставилось одно: как это он не отразил процессов эксплуатации крепостного крестьянина?
А сам крепостной крестьянин мог ли тогда понять, что его «эксплуатируют»?
Русская душа воплотилась в поэзии Кольцова полной мерой — и не в одном каком-то стихотворении, а в творчестве его в целом. Здесь и покорное следование канонам прошлого (как в «русских песнях»), и стихия бунта, и страстный интерес к загадкам бытия, и покорность судьбе, и очарованное любование родной природой, и стойкая привычка к каждодневному труду… На страницах сборника его стихов соседствуют мещанский романс, лирическое излияние, романтическая баллада, зарисовка деревенской жизни — и рядом поэтическая медитация в духе Гете. Словарь, безыскусный стиль Кольцова кажутся нам устарелыми, порою даже смешными. Но это лишь на первых порах. Кольцов — из тех поэтов, которых нужно читать помногу, в которых нужно вчитываться внимательнее, чтобы постичь их поэтический мир во всей полноте.
За Кольцовым вслед на десятилетия растянулась череда поэтов из народа — крестьян, мелких торговцев, ремесленников, каждый из которых в свой час ощутил неодолимую тягу к слову, тягу ввысь, противостоящую земному притяжению его предустановленной, казалось бы, судьбы. Трудно прожитые, изломанные жизни… Немногими строками отложились они в истории русской поэзии…
Каждое большое поэтическое явление свою оригинальность получает от синтеза предшествовавших разрозненных потоков поэзии. Так, великая лирика Некрасова воплотила и пушкинскую ясность, и высокий дух гражданства декабристской поэзии, и кольцовскую задушевность, и славянофильскую веру в высокое историческое назначение народа. Воплотила и выразила в новом, доселе неслыханном слове. Тема родины, тема России у Некрасова впрямую связывается с судьбой народа, с борьбой за его освобождение:
И дело не только в том, чтобы указать возвышенную цель — Некрасов в своей лирике раскрыл внутренний мир человека, который сделал делом своей жизни борьбу за эти высокие идеалы, посвятил им себя без остатка. Только такой человек, настроенный на завтрашний день, смог увидеть в современной жизни картины, ускользавшие от взора поэтов предшествующих. Смог разглядеть и давящую прозу городской жизни, и трагическую зависимость земледельца от капризов погоды, стихий, произвола помещиков, смог увидеть подлинно живые типы, живых людей, которые и доселе известны нам, кажется, больше, полнее, чем многие наши реальные друзья и сотоварищи: вроде бы как далеки от нас по времени, по мировоззрению, по жизненному укладу и в то же время как близки, как знаемы и дед Мазай, и Яким Нагой, и Савелий — богатырь святорусский, и, скажем, герой стихотворения «Зеленый шум». Когда сейчас мы пытаемся представить себе деревню прошлого века, мы видим ее сквозь призму поэтического зрения Некрасова. В своих стихах, поэмах о деревенской жизни, в незавершенной эпопее «Кому на Руси жить хорошо» он достиг величайших высот той народности, о которой твердила передовая литературная критика, начиная с декабристов. Поэзия Некрасова — поэзия пророческая в том смысле, что он угадал: историю его страны будут двигать именно эти мужики, именно эти крестьянские дети, многих из которых нужда и безземелье выгонят в город, на заводы и фабрики. И как есть трагична и прекрасна, так и останется такою судьба героя-интеллигента, сочувствующего народу, идущего ему навстречу, жертвующего собою, чтобы облегчить тяжелое поступательное движение истории.
Горестные мотивы, связанные в лирике Некрасова с темой демократа-разночинца, в душе которого порывы самоотверженности сменяются периодами упадка и уныния, были развиты в лирике Надсона. Огромная популярность ее у современников труднообъяснима ныне — ведь, на наш современный взгляд, у этого поэта, пожалуй, не найти ни одного стихотворения без фальшивой ноты. Лирика Надсона отразила кризисность сознания русской интеллигенции в тот период, когда она уже должна была сойти со сцены, уступив путь самому народу.
Не изнутри образованных, культурных классов предстояло прийти великому перерождению России, историческая трагедия народничества закончилась в тупике, и эпитафией ему звучат строки из «Хорошо!» Маяковского:
Слово так же не давалось Надсону, как дело — его читателям. Интеллигенты-народники оказались как бы в узком промежутке между молотом и наковальней — между угнетающим аппаратом государства и угнетаемой массой народа. Не найдя своего пути, они разделились: «чернопередельцы» ушли в народ, чтобы его учить и учиться у него, «народовольцы» двинулись навстречу сановным каретам с бомбами в холодеющих руках. Поэзия этого периода отражает такую же раздвоенность: народ в ее изображении все более абстрагируется, тускнеет свет реализма в описании его жизни, он превращается в некий горний символ. С другой стороны, все, что существует в России, помимо этого все более загадочного народа, подвергается отрицанию. Лермонтовская «странная любовь» к отчизне становится еще более «странной» у поэтов пореформенной России. Внутренней полемикой с мерзляковским «Россом» (стихотворение, которое вряд ли мог знать поэт-народник) звучат стихи Надсона: