— Отнесите, детки, своему дедушке. Да когда будете идти обратно, смотрите, чтобы отец не увидел.
Дед сидел в соседской хате на скамье — умытый, причесанный, в свежей отцовой рубашке, торжественный, как бог. Принимал от детей обед и наделял их гостинцами.
— Это, детки, земляные орехи, они за океаном растут.
А под конец всем давал по копейке. Копейки были новые, будто дед только что отчеканил их…
Дети, замерев, ждали, пока дед пообедает. Потом подсаживались к нему и раскрыв рты слушали его рассказы.
— Вот, детки, был я на Капказе, — начинал свой рассказ дед. — Там го-оры — на чем только они держатся! Такие высокие, что даже тучи протыкают… А мерик, он, сучий сын, под землей сидит!..
Позже Татьяна поняла, что «мериками» дед называл американцев. А тогда, слушая деда, думала, что разговор идет о чертях, которые живут на «Капказе»: нарыли они там себе нор да и сидят в них, подстерегая честных людей.
Больше всех захвачен рассказом старика брат Федор. Черные цыганские глаза его ярко светятся, горят, губы от нетерпения подергиваются.
— Вот я вырасту, тоже по свету пойду, — хвастает он. — Только я, дедушка, пешком ходить не стану. Я на коне буду ездить!
— Где же ты, Федько, коня себе возьмешь? — интересуется дед.
— Украду!
— Вот молодец! Сразу видно, что добрый казачина растет. — Дед гладит непокорные смоляные волосы на голове внука, и не разберешь — шутит он или говорит серьезно?
У Федька «дедова кровь», о том знают все. Сестры — светловолосые, с мягкими чертами лица, с ласковыми глазами, похожи на отца; Федько же словно чертенок: смуглый, горячий, несдержанный в движениях, рассердится — так искры глазами и сыплет. И если отец никогда и пальцем не тронул дочек, то сын не раз доводил его до греха.
Впервые отец очень крепко побил его, когда Федьку шел восьмой год. Прибежал сосед, постучал в дверь:
— Батюшка, идите спасайте своего малого!
Отец как лежал на диване в подштанниках, так и выскочил во двор.
— Что с ним?
— Да прибежали с Хорола мои, говорят, что Федько с цыганами связался, уходить с ними собирается!
Отец одевался уже на улице, на бегу. Длинные полы рясы хлопали, хлестали по ногам, когда он бежал, забыв про сан, и богомольные прохожие шарахались, испуганные непривычным видом батюшки.
Цыганский табор раскинул живописные шатры на утоптанном лугу по-над речкой. Шум и крик, хохот веселой толпы горожан, что сошлись на бесплатное представление, окружив юрких, как бесенята, ободранных цыганят, лихо вытанцовывавших перед ними. Протягивая сложенные лодочкой ладони, они кричали: «Красивый, богатый, позолоти ручку!» Пыль плывет из-под их ног, просеивается сквозь солнечные лучи, словно сквозь золотое решето, оседает на кудрявые головки, замурзанные личики. Завидев попа, они подбежали к нему, но не на них — на сынка своего, чуть сознание не теряя от гнева и стыда, смотрел батюшка. На своего Федора, который вытанцовывал так, будто и родился в этом чертовом таборе. Вместо аккуратного костюмчика на нем сейчас были какие-то дикие лохмотья, картуз куда-то исчез, мальчишка молотил изо всех сил пыль босыми ногами, протягивал ладонь и тоже кричал: «Красивый, богатый, позолоти ручку!»
Рассерженный батюшка до вечера ремнем «наводил позолоту» на спине своего сынка. Федько вначале царапался и кусался, а потом, увидев, что верх берет отец, не выдержал — заревел от обиды и боли.
Во второй раз отец сильно побил Федька, когда тот начал курить и учил сына соседа-лавочника пускать дым из глаз.
Окружив со своею ватагою сына лавочника, Федько спросил:
— Хочешь, я покажу тебе, как дым из глаз пускать?
Раскурив цигарку, он снял картуз, дал один конец его в зубы сыну лавочника, а другой зажал зубами сам, перед этим приказав мальчишке:
— Смотри же, держи крепко! И гляди мне в глаза!
Тот вцепился зубами в картуз, вытаращился на Федька — мигнуть боится.
— О, уже идет дым, идет! — хохотали, просто падали от смеха мальчишки. Да и как тут не падать, если проклятый Федько достал свой «краник» да и стал кропить доверчивого мальчонку сверху донизу.
В конце концов смекнув, какого «дыму» пустил на него Федько, мокрый сын лавочника с плачем убежал домой. А отец, взяв Федька за руку, снял пояс и повел сына в чулан — пускать «дым из глаз» лоботрясу.
Вот тогда-то и узнали испуганные сестры, что в жилах их брата течет дедова кровь.
Дед жил у соседа неделю, две, а то и месяц. Каждый день носили ему дети еду, подолгу оставались у деда в гостях. Дед сначала отсиживался в хате, потом все чаще выходил во двор, задирал к небу пропыленную бороду, и было в нем что-то в тот момент журавлино-тревожное: казалось, вот-вот он взмахнет руками, тоскливо курлыкнет да и улетит в далекие края.