Поначалу Ривая это жутко раздражало, но потом, немного задумавшись, он, хоть и со скрипом, но принял правдивость этих слов. Ведь раньше он никогда так не дергался из-за посторонних людей. Да что там: никогда не испытывал интереса к кому бы то ни было. Ему не хотелось находится с кем-то рядом и чтобы этот кто-то находился рядом с ним. Общество людей его раздражало. В мире Ривая было всего несколько категорий людей, для которых были отведены определенные места в его сердце. Первая — это семья. Святое. Ради нее он был готов абсолютно на все. Настоящей семьи Леви лишился еще в детстве, оставшись на попечении у дяди Кенни, вот только это был неудачный кандидат в опекуны. Пожалуй, самый неудачный из всех возможных. Семью ему заменяли Фарлан и Изабель, которых он любил больше жизни, хотя никогда об этом не говорил. Но с недавних пор их не стало, соответственно, и категории тоже больше не существовало.
Следующая категория — друзья. На данный момент тут числилась одна лишь Ханджи. Из-за непростого характера и довольно циничного взгляда на жизнь, парня мало кто мог выносить дольше пятнадцати минут. Очкастая была редким исключением, перебивая всю мрачность натуры брюнета собственной неуемной энергией. И хотя порой с ней бывало очень трудно, она знала, как поддержать друга в трудную минуту, умея распознать, когда эта самая наступает, без слов, что было очень полезным навыком при общении со скрытным Риваем.
Далее рядом на одной полочке стояли заказчики и «цели». Они не играли весомой роли в жизни Аккермана, особо учитывая, что всех их находил Эрвин, который выборол себе первенство в первой категории, и в мечтах причислялся Риваем ко второй.
Врагов Леви не имел. А если и имел, то недолго. Единственным, пожалуй, мог бы стать Смит, но с ним, к сожалению, все было куда сложнее.
Также существовала остальная серая масса ничем не примечательных лиц, которые до поры до времени не несли в себе особой важности.
И тут появился Эрен, совершенно не вписывавшийся ни в одну из ставших частью восприятия мира Аккермана категорий. Разрушая ставшую привычной систему жизни, заставляя испытывать новые, доселе незнакомые чувства. Леви никогда не влюблялся. Был любим? Возможно. Все же ему было присуще своеобразное обаяние, такая же красота и немалая сила духа, мало кого оставляя совершенно равнодушным. Но он не придавал чувствам особого значения, предпочитая просто находить кого-нибудь на одну ночь для удовлетворения естественных потребностей, но не более, считая отношения и привязанность чем-то вроде обоюдной клетки, в которую ни за что не согласился бы сесть, слишком сильно ценя свободу.
Но все чаще и чаще в голове всплывали мысли о высоком тощем парне, который всегда, как только видел Ривая, включал режим «новогодней елочки». И, что самое странное, брюнета это не бесило, не выводило из себя, даже убивать не хотелось. Наоборот, возникала навязчивая потребность улыбнуться в ответ и временами — даже обнять. Признаться в таких крамольных желаниях самому себе было невероятно трудно, а смириться — и того хуже.
Если какое-то время назад еще был шанс, что это все безумие кончится, толком не начавшись, и Эрен не заинтересован в брюнете, то сейчас все пошло прахом.
Незаметно они стали проводить больше времени вместе, гуляя по парку, хранящему приятные воспоминания, обедали и просто находясь рядом. Общение, не сразу, но наладилось. Неловкие паузы, которые раньше имели место быть в избытке, потихоньку превращались в уютную тишину на двоих. Им просто было хорошо вместе. Приятно находится рядом, даже без слов. Просто рядом. Чувствуя присутствие друг друга.
С легкой руки Зое, Эрен даже пару раз приходил домой к Риваю. Чаще всего в такие вечера Леви ретировался в какой-нибудь угол с книгой и кружкой чая, оставляя двоих ненормальных болтать. Ему даже думать не хотелось, когда парень с девушкой успели найти общий язык.
Постепенно Эрен становился неотъемлемой частью жизни Ривая, все больше вливаясь в нее. Аккермана пугала та скорость, с которой он привыкает к этому зеленоглазому чудовищу, становясь зависимым. К тому же ему не давала покоя тщательно оберегаемая тайна. Она ходила невидимой тенью по пятам и уничтожала на корню те немногочисленные порывы, которые возникали в душе сероглазого брюнета. Он просто не мог пустить на самотек все, что происходило. Его все время грызло понимание того, что с каждым днем мальчишка становится ему все дороже, уже проникнув под кожу и оставшись в памяти навсегда. Что будет, если Аккерман расскажет, кем был, и все еще является, хоть и против собственной воли. Расскажет, что это он убил Гришу Йегера. Эрена он тогда знать не знал, да и вряд ли бы задумался о родственной связи с доктором Йегером (ведь кто знает, сколько в мире людей с такой фамилией) если бы Смит не сказал.
О своей семье Эрен никогда не
рассказывал. Вообще прошлое вспоминал неохотно, выуживая из памяти лишь точечные воспоминания нейтральных событий. Но в каких бы отношениях парень не состоял с семьей, слишком мала вероятность того, что он сможет простить кому-то убийство ее члена. И Леви просто боялся открыть правду, понимая, что все то, что происходит с ним сейчас, останется лишь в памяти, а возможное будущие осыпется мириадами осколков, и больше у него никогда не будет возможности воплотиться в реальность. Но продолжать молчать он тоже не мог. Эта тайна съедала его изнутри, мешая адекватно реагировать и действовать. Мешая чувствовать. Он твердо решил, что просто обязан открыть правду. Эрен заслуживает того, чтобы знать, как обстоят дела на самом деле, чтобы не обманываться иллюзиями и понимать, на что идет, общаясь с кем-то вроде Аккермана.
***
На улице приятно пахло весной. Запахи просыпающейся природы витали в воздухе, заставляя сбрасывать с себя зимнюю угрюмость, а лучи заметно припекавшего теперь солнца —оттаивать. Настроение немного портили лужи под ногами, служа напоминанием о том, что еще совсем недавно на дорогах лежал снег, но только взрослым. Дети с радостным визгом носились в резиновых сапогах, поднимая вверх тучи брызг грязной воды. Заметно потеплело. Люди зашевелились, выползая из надоевших за зиму квартир, улицы стали оживленнее, в парк захаживало все больше жителей разных возрастов, и уже не было места, где можно было бы спокойно посидеть, спрятавшись от навязчивого внимания чужих глаз.
Эрену нравилась весна. Нравилась со всем ее непостоянством. Ему приносила неописуемую радость возможность наблюдать за тем, как медленно на деревьях набухают почки, как из них появляются нежные листья, как оживает природа, просыпаясь от продолжительного сна, слышать, как поют птицы.
Раньше Эрен хоть и жил в небольшом городке, но такого тесного соседства с природой там не было, и сейчас он будто бы восполнял упущенное, жадно ловя каждое мгновение этой чудесной поры. Про себя он уже давно решил, что как-нибудь вытащит Леви в ближайший лес и они затеряются там на денек, существуя лишь друг для друга и для леса. Будет забавно наблюдать, как брюнет хмурится, глядя на проваливающуюся под ногами влажную почву, как брезгливо поджимает губы, обнаруживая грязь на собственной ладони или одежде.
Внутри разлилось приятное тепло, и Эрен про себя улыбнулся. Да, это будет определенно занимательная вылазка.
— И почему ты улыбаешься пакетам с молоком? С девушками не ладится, решил безотказный вариант попробовать? — Жан сузил глаза, «уличив» парня.
— Думаешь, не получится? Жаль, а я только собрался их домой пригласить, — изобразил расстройство на лице Эрен.
Внутри же бушевало раздражение. Кирштайн и так ему не сильно нравился, а после его слов и последующей драки и вовсе свел на нет все те положительные моменты, которые иногда имели дерзость появляться. Теперь присутствие Жана означало бурлящий вулкан не самых позитивных эмоций внутри.
— Быстро же ты меняешь предпочтения, — хмыкнул русоволосый.
— Ревнуешь? — бесстрастно поинтересовался шатен.
— Вот еще, — скривился Кирштайн.
Наступила минута молчания. Эрен продолжал расставлять приглянувшиеся пакеты с молоком по полкам, а Жан — буравить спину нерешительным взглядом.
— Ты что-то хотел или просто совершенствуешь технику «выведи из себя ближнего своего, не открывая рта»? — наконец не выдержал зеленоглазый.