Ориянскую добрячую жменьку узбекского изюма… Тра-та-та…
Две столовых ложки манки… Тра-та-та. Лучше три… Тиу-пили, тиу-пили… Вжик!
Пять столовых ложек муки… Бум-турум, бум-турум, бум… Уже вязко.
Столовая ложка подсолнечного масла… Шмяк-мяк, шмяк-мяк… Нет, жидковато…
Еще две-три ложки муки и – шарп-ш-ш, шарп-ш-ш, шарп-шарп-шарп… Хиу-хью, хиу-хью, хиу-хью… Хух! Пальцем в рот… А ничего.
Ага! Полрюмочки всеядного коньяка! Поле-зен всем – шлеп! Шлоп-шлоп-шлоп-шлоп…
Стоп! Чиркнули спички, разведен костерик под сковородкой. Пш-ш! Пыш, поехали!
Разогрев масляный протектор, первый блин комом – пошел… Второй – знакомым, третий дальней родне, а четвертый – себе, Бемби, Чегеваре, маме, себе… Тридцать минут у плиты и – кушать подано! Всем миром, жрать, пожалуйста!..
Тойбочка у себя в бунгало на колясочке, наша милая троица за столом. Вот, правда, коньячка более нет. Всего в доме и было полчайной ложки да мне немножко… Ровно столько, чтобы прежде выпитое пиво получило бодро-аристократический оттенок легкой летней ужратости, которой все еще нет. Чегеваре уже не пьет, Бемби – еще…
Я бы и выпил, но вся наша троица попридержалась этим летом в деньжатах. Вернее, там, где они водятся, именно нас – нет, зато в керамической турке закипает крепкий с сахаром кофе. Четыре ложки сахара на три ложечки кофе в полутора стаканах воды. Жуем, пьем, созерцаем, как курит в форточку Чегевара, взгромоздившись на табурет – белый, изящный, ломкий.
Мы галдим, перебивая друг дружку… Жизнь, как говорится, идет…
45.
Удивительно, но ещё недавно в Киеве был глубоко заснеженный март. Но от него в разговоре остались только стихи…
У меня ушли глаза в тени-будуары...
День испит, изрыт дождём. Высохнет едва.
Чую зиму за версту. В небе – кулуары.
Разметались над землёй тучи-острова.
Размахнулись – Божий дар! – над зелёным миром...
Ни сентябрь, ни октябрь едет на метле,
пострелёнок-сорванец – девочка Альвира
“Снег и дождик, снег и дождь” – пишет на стекле.
Наш микробусный маршрут мчится в жуткой тряске.
А девчонка-шалопут песенку поёт.
“Снег и дождик” – в ней слова, как в волшебной сказке.
“Снег и дождик, снег и дождь” – за окном идёт.
О чём мы говорим, над чем обычно смеемся? По Фрейду – чаще всего говорят люди о сексе, а смеются над сексуальными шашнями, политиками и… задницами. Так вот все мы в огромной заднице жизни, и оттого нам смешно. Нам жутко смешно, нам бесконечно смешно…
Кто, к примеру, по жизни попал в маршрутки, то конкретно попал на вечно окружную дорогу жизни, проносящуюся мимо эпицентра эпохи… Хотя и в центре, в принципе, тоже свои клоуны с клоунищами, и своя собственная лысая ж@па…От которых в мир является какой-то специфический горкаво-перекисший смех не больно к реальной жизни причастных…
Этот смех составляет смысл всей нашей жизни со всеми ее кондебоберами и загогулинками… Когда-то наезжал в Киев из Тель-Авива Александр Урванский, бывший киевский санитар скорой помощи из психлечебницы имени Совковой власти. Между просим, фельдшер – здесь, и грузчик, вечный грошовый грузчик у них, там – в Тель-Авиве.
Он сейчас получает себе семь гарантированных долларов поденщины за день, и по пятницам, накануне встречи царицы Субботы, отправляется на ближайший базар, где уже на закате набирает несколько килограммов неликвидных персиков и бананов, винограда и киви. Тем и живет. Да еще поэтит и литераторствует.
Между прочим, это ему принадлежит рассказ Ж@ПА, в котором слово СРАКА употреблено на полутора страницах ровным счетом тридцать три раза. Он читал этот рассказ в прошлом столетии, в году эдак 1994-ом на заседании Литературно-Интеллектуального Клуба при "Русском собрании", – и я был. И Риталий Заславский был, и Алла Потапова была.
И все мы ровно тридцать три раза вслушивались в слово СРАКА, в которую со временем всех нас отправила жизнь. А Урванский в катарсисе от прочтения нараспев блеющим еврейским фальцетцем своего опуса даже расцвел, похорошел, но все равно чуть позже угодил прямо в больницу Скорой Помощи, поскольку у него как раз что-то открылось в его тощей на длинных ножищах ж@пе, – какой-то некошерный геморрой что ли на почве нашей повышенной радиации.
Но с тех пор это слово и эта тема в Киеве были закрыты, пока в июле 2003 г. не напомнил о них Лион Измайлов – знаток совковой юмористики и старый москвич. Ему бы сказать как спутнику-побратиму, коротко и звонко: пип-пип, а вместо этого он так банально пролепетал на НОВОМ КАНАЛЕ – ж@па, как будто самый невинный младенец, испражнившийся на всю культуру нашего местечкового Киева.