– Ты упадешь, если будешь свешиваться… Посмотри, перила расшатаны, балюстрада покачнулась, я сама видела. Наверное, именно об этой части балкона говорили, что ее нужно починить, Филипп…
Казалось, мальчик ничего не слышит. Он еще стоял, навалившись всем телом на каменную балюстраду. Я была уверена, что она действительно пошатнулась, и твердо сказала:
– А теперь, Филипп, вернись и веди себя разумно. И вообще, почему ты так волнуешься?
Машина преодолела последний подъем и, завизжав тормозами по гравию, сделала широкий полукруг. Свет фар пробежал по кустам роз в саду, блестящим остриям железной ограды под балконом, кадкам с ухоженными цветами на террасе и остановился возле ворот, ведущих во двор. Затем фары потухли.
Хлопнула дверца машины. Я услышала приятный бас. Ему ответил другой голос, очевидно шофера. Потом машина медленно двинулась во двор, мужская фигура пересекла дорожку и поднялась по лестнице, ведущей в замок Вальми.
Интересно, как выглядит человек, голос которого я слышала? Я несколько минут постояла на балконе, ожидая, пока откроют дверь и на гостя упадет свет из холла. Но тут Филипп, оторвавшись от перил, проскользнул за моей спиной в комнату. Я повернулась – в его немного сгорбленной спине и опущенных плечах чувствовалось такое горькое разочарование, что я, безмолвно последовав за ним, снова опустилась на стул у камина и взяла в руки книгу. Но Филипп не стал больше играть. Он неподвижно стоял на ковре, глядя в огонь. Кажется, он совершенно забыл о моем присутствии.
Просмотрев несколько страниц, я спросила небрежным тоном:
– Кто это был, не знаешь?
Он пожал плечами:
– Кажется, мсье Флоримон.
– Мсье Флоримон? Знаменитый модельер?
– Да. Он часто приходил к нам, когда мы жили в Париже. Он друг тети Элоизы. Его знают и в Англии?
– Конечно.
Даже в приюте Констанс Батчер слышали о великом Флоримоне, чья модель «Аладдин» произвела несколько лет назад фурор в Париже и Нью-Йорке. Говорят, что, увидев ее, Диор что-то пробормотал сквозь зубы и порвал несколько своих рисунков. Полная почтения к этому знаменитому имени, я спросила:
– Он останется здесь надолго?
– Не знаю.
Голос мальчика выражал полнейшее равнодушие. У него был такой расстроенный и разочарованный вид, что я спросила:
– Ты ждал кого-нибудь другого, Филипп?
Быстро взглянув на меня, он опустил длинные ресницы и ничего не ответил.
Несколько минут я молчала. Но Филипп был на моем попечении, к тому же это просто маленький одинокий ребенок. К кому он мог так броситься сломя голову?
– Может быть, ты ждал своего кузена Рауля?
Молчание.
– Кто-то должен к нам приехать?
Он отрицательно покачал головой.
– Ты не любишь мсье Флоримона? – сделала я еще одну попытку.
– О нет. Я очень его люблю.
– Тогда почему… – начала я, но что-то, промелькнувшее в его лице, заставило меня замолчать и мягко сказать: – Нам пора спуститься в салон, малыш. Мне ничего не сказали, поэтому, думаю, мы должны идти, несмотря на гостей. Беги помой руки, пока я буду причесываться.
Не взглянув в мою сторону, он молча повиновался.
Я медленно подошла к балкону и закрыла дверь.
В камине маленького салона горел яркий огонь: перед ним на розовом атласном диване расположились мадам де Вальми и Флоримон. Они оживленно беседовали.
Я с интересом посмотрела на гостя. Не знаю, каким я ожидала увидеть одного из пяти крупнейших законодателей моды, но великий Флоримон разрушил все мои представления. Это был крупный, облысевший, небрежно одетый мужчина. Когда он молчал, лицо у него принимало выражение тихой меланхолии, что делало его похожим на романтического Белого Рыцаря. Но невозможно было усомниться в том, что мсье Флоримон весьма успешно занимается прозаическими, земными делами. Взгляд голубых глаз был добродушным, но хитрым; казалось, он не пропустит никакой мелочи. Он обращался со своим великолепно скроенным и сшитым костюмом так же бережно, как со старой купальной простыней. Карманы уютно оттопыривались во всех возможных местах, отвороты были густо засыпаны пеплом. В одной руке он держал какую-то книгу или журнал, другой оживленно жестикулировал, рассказывая что-то мадам де Вальми.
Она смеялась. Я не видела ее такой счастливой и оживленной ни разу с тех пор, как приехала в Вальми. Только теперь я поняла, как красива она была, прежде чем время и пережитая трагедия сделали ее прекрасное лицо сухим и безжизненным.
Едва я успела это подумать, как мадам де Вальми обернулась, увидела нас с Филиппом, стоящих у двери салона, – и оживление тотчас же испарилось. Было как-то унизительно наблюдать, как ее лицо приняло скучающее и брезгливое выражение. Мне захотелось дать ей пощечину, но потом я осознала, что Филипп, очевидно, ничего не заметил. Торжественно, с утонченной вежливостью мальчик подошел к Флоримону, который вскочил на ноги, громкими возгласами выражая удовольствие, – уже этого было достаточно, чтобы вызвать раздражение Элоизы.