Мышка у нас — вся покой. Мышка полдня загружает стиральную машину, а потом полдня думает, как будет чистить к ужину картошку. Мышка — домохозяйка. Иногда ей хочется дать пинка под зад, чтобы она энергичней двигалась по жизни. Но Мышке энергия ни к чему. Ей и так хорошо.
С Мышкой у нас общие детские воспоминания. Помпоны на цигейковых шубах. Гипсовый пионер с горном во дворе. Пошли в дом семь! Будем с горки кататься! Спускайся на второй этаж, посидим на подоконнике, я тебе расскажу, как целовалась с Вовкой из 5 «Б». Подоконник был широкий, как раскладной диван, а мы маленькие. Мы забирались на него с ногами и утыкались носом в стекло. За стеклом своей негритянской жизнью жили негры. Негры ели, пили, раздевались, качали детей и танцевали свои негритянские танцы. Там, в доме напротив, располагалось какое-то общежитие. Штор негры не задвигали, и мы думали, что они едят, пьют, раздеваются, качают детей и танцуют свои негритянские танцы специально для нас. Мы тогда не знали, что они не негры, а африканцы. Мы тогда много чего не знали. Знали только, что сидеть вдвоем на подоконнике, уткнувшись носом в негров, — лучшее занятие на свете. Потом помпоны кончились, и горки, и негры, и Вовка из 5 «Б» куда-то испарился, а Мышка — нет, не испарилась. Получается, что она мне досталась в наследство от детства. Ничего у меня от детства не осталось. Только родители и Мышка. И у нее тоже — только родители и я. Когда мы учились в седьмом классе, мои родители поменяли квартиру, и мы с Мышкой разъехались в разные концы Москвы. А через несколько лет встретились снова — взрослыми тетеньками, от которых давно со всех ног убежала первая любовь. Вторая, впрочем, тоже. Мы с ней столкнулись в метро, и в первое мгновение я Мышку даже не узнала. Она всегда казалась мне ужасно взрослой, быть может, потому, что говорила чуть-чуть руководящим голосом. А тут передо мной стояло крошечное существо с пушистой одуванчиковой головой.
— Мыша! — потрясенно сказала я. — Это ты?
— Это я, — солидно сказал одуван. — Ты знаешь, Мопс, негры съехали. Одна я осталась.
Мы поглядели друг на друга, оценили, раскрыли рты и поняли, что нам есть что сказать друг другу не только по поводу общего детства. Мы с Мышей даже работали одно время вместе. Сидели в редакции одной газетки, которая мнила себя очень литературной и печатала рассказики каракалпакских писателей. Стучали на машинках. Устраивались мы туда по рекомендации одной моей подружки, у которой любовник работал в этой редакции в отделе прозы малых народов Закавказья, что Мышку впоследствии и сгубило. Но это — отдельная история. Так вот, на работу нас взяли сразу — машинистки все-таки профессия дефицитная. Выходим мы из редакции в весьма радужном настроении и на выходе натыкаемся на молодого человека. Молодой человек довольно невзрачный, какой-то монохромный, в том смысле, что все серое — пальто, брюки, волосы, глаза, нос, рот и даже ногти. Невзрачный, но томный. Молодой человек смотрит в сторону и говорит в пространство:
— А вот вы, допустим, понимаете что-нибудь в литературе?
— Да, — солидно отвечает Мышка, которая вообще любит блеснуть несуществующей эрудицией, особенно по отвлеченным вопросам.
— Да? — оживляется молодой человек. — А вот я о себе такого пока сказать не могу. Вы кто?
— Машинистка, — пищит Мышка.
— А я — Молодой Литератор. Телефончик позвольте?
Мышка дает телефончик, Молодой Литератор его записывает, и мы удаляемся в полной эйфории от своего бешеного успеха.
На следующий день Литератор звонит Мышке, напарывается на ее бабулю и объявляет, то через пятнадцать минут будет у них в гостях. Бабка, натурально, психанула. Во-первых, она не готовилась к встрече гостей. А во-вторых, была дома одна и ужасно боялась грабителей и убийц. Тем не менее Литератор каким-то образом выудил у нее адрес и явился. Явился и сел в гостиной. И сидел там до вечера, пока Мышка не пришла домой. Первое, что увидела Мышка, войдя в квартиру, был Литератор, уминающий яичницу, и бабка с валокордином в руках. Мышка застыла на пороге. Ни о каком Литераторе она думать не думала и уж тем более не предполагала, что ее ждет такой приятный сюрприз. Литератор между тем спокойно доел свою яичницу, утер губы, встал, взял Мышку за руку и увел в ее комнату. К тому времени он уже успел изучить планировку квартиры. В Мышкиной комнате он сел в кресло и уставился на Мышку.