Но это случилось потом, когда они поженились. А пока что Настоящий Джигит таскался в наше машбюро, сидел в кресле и целыми днями глазел на Мышку. Однажды она не выдержала и строгим голосом спросила, что ему, собственно, нужно.
— Ваша дружба! — ответил Настоящий Джигит, сильно налегая на букву «а».
В тот же день Мышка повела его знакомиться с родителями, дедушкой и бабушкой. Мы тоже были приглашены, благо, Мурка как обычно болталась в Москве. Дома у Мышкиных родителей Настоящего Джигита встретили как родного. Усадили за стол, налили настоящего грузинского вина — за этим вином Мышкин папа специально ездил в Елисеевский гастроном и полдня стоял в очереди, — и даже попросили снять папаху, чего делать не следовало, потому что Настоящий Джигит папаху не снимал никогда и ни при каких обстоятельствах и даже спал в ней, я сама видела. Настоящий Джигит принимал знаки внимания благосклонно, кушал хорошо, вел себя скромно, в конце ужина промокнул губы салфеткой, сложил приборы, молча встал из-за стола, вышел на середину комнаты, вскинул руки, крикнул: «Асса!» и сплясал лезгинку, подпевая себе на разные грузинские голоса. В финале танца он подпрыгнул, хряпнулся башкой о люстру, упал на колени, прямо на коленях подъехал к Мышкиной маме и торжественно вручил ей последнее издание пионерских рассказов. После этого демарша он взял Мышку под локоток и удалился. А мы остались. Мы остались с Мышкиной мамой — нежным созданием, Мышкиным папой — чуть-чуть после инсульта, Мышкиным дедушкой — известным театральным критиком, закончившим свою трудовую деятельность до Великой Октябрьской социалистической революции, и Мышкиной бабушкой — выпускницей Бестужевских курсов, которая еще десять лет назад решила, что она Надежда Константиновна Крупская, и с тех пор не помолодела. Да, еще с Мышкиным котом Коточкой, но он не в счет. Мы вызвали «скорую» Мышкиной маме и вкололи ей три литра седуксена. Мы смеряли давление Мышкиному папе и накапали ему стакан валокордина. Мы объяснили Мышкиному дедушке, что он находится у себя дома, а не в Кремлевском Дворце съездов на концерте Государственного ансамбля песни и пляски Грузинской ССР. Дедушка не хотел слушать, хныкал и просился в буфет. Наконец, мы подобрали тарелки, которые Мышкина бабушка расколошматила о стенку, засунули ее в халат и завязали рукава на спине. Мы рассовали их по койкам. И прокляли Настоящего Джигита навсегда.
С того вечера Настоящий Джигит и Мышка зажили здоровой семейной жизнью. Летом Настоящий Джигит повез ее в свой аул. Мышка очень боялась, как примет ее свекровь, потому что у Мышки, знаете ли, нос. Но волновалась она напрасно, потому что там, в ауле, у всех, знаете ли, носы. Хотела написать «даже два», но это было бы художественной вольностью и вообще неправдой жизни. Мышкин нос там очень котировался, и местные девушки называли его «пымпочка». Он был среди этих девушек самый маленький. Еще местных девушек очень забавляло, что у Мышки нет усов. Они привыкли, что у приличной девушки должны быть усы, а тут нет — забавно. Усов у Мышки действительно не было. Потому что окрас у нее пастельный и даже слегка пожухший, а такой окрас не предполагает ношение усов. Местные девушки водили пальчиком у Мышки под носом, там, где, по их мнению, должна была располагаться эта гордость и краса, и смеялись гортанным смехом. А одна особо чувствительная девушка, которая до появления Мышки имела на Настоящего Джигита далеко идущие виды, даже распустила про нее нехорошие слухи. Будто бы Мышка каждое утро идет к горной речке и там втайне от общественности сбривает усы, таким образом проявляя пренебрежение к национальным традициям своего мужа. И девушки даже думали Мышку побить. И вышли утром на речку. И там на берегу действительно сидела Мышка. И стирала джигитские кальсоны. И когда она вернулась в аул, весь аул пел, танцевал, жарил шашлыки и дудел в дудук в ее честь. И свекровь подарила ей тандыр — чтобы врыть его в землю и печь лепешки. Этот тандыр до сих пор торчит у Мышки дома. Она разводит в нем кактусы.
В быту Настоящий Джигит оказался примерно таким же, как тандыр, — тяжелым и неповоротливым. Он привел Мышку в свою квартиру, завел на кухню, подвел к плите и молча указал ей ее место. Он вообще все делал молча. С тех пор Мыша с этого места не сходила. Шаг влево — шаг вправо расценивался как побег. При всем при том Джигит был не особенно общителен. Мышкиных друзей не признавал. Шумных застолий не любил. И в этом смысле давал все основания сомневаться в своем кавказском происхождении. Однажды бедная Мыша собрала человек двадцать на день рождения. А Джигит не явился. Не явился — и все тут. Мыша носилась по квартире с красными пятнами на щеках и палкой копченой колбасы в лапах. Делала вид, что вот сейчас, сию секунду порежет колбасу и все сядут за стол. А без колбасы никак. Оттягивала время. Голодные гости слонялись по углам и смотрели на колбасу с плохо скрытой ненавистью. Джигит пришлепал в девятом часу, плюхнулся за стол и тут же стал громко читать свои пионерские рассказы. Мыша порезала колбасу, но встреча с ней опять отложилась на неопределенное время — требовалось внимательно слушать Джигита.