Этот "кто-то" вскоре стал моим другом. Кравченко - депутат Юго-Западного фронта - принимал участие в работе II Всероссийского съезда Советов, штурмовал Зимний. Затем я надолго потерял его из виду. В начале 1921 года я получил повое назначение на должность комиссара 85-й бригады, квартировавшей в Омске. Приезжаю в 253-й полк знакомиться с личным составом. Остановился у одного из батальонов, выстроенных на плацу. Смотрю, навстречу мне, держа правую руку под козырек, четко, по-уставному отбивая шаг, идет командир в длинной шинели, опоясанный скрипучими новенькими ремнями. Улыбается, как старому знакомому.
- Кравченко?!
- Он самый. Всю гражданку провоевал. Член партии большевиков с тысяча девятьсот девятнадцатого года. А если точнее - с четвертого апреля семнадцатого. Помнишь? Я себя крестником товарища Ленина считаю...
Мы часто потом встречались. По службе (Кравченко мне аттестовали как. храброго, знающего, преданного революции командира) и по дружбе. Погиб красный комбат Кравченко на Алтае поздней осенью 1921 года при подавлении кулацкого мятежа. Погиб настоящим коммунистом.
Небезынтересны и не менее поучительны судьбы других участников исторического собрания в Таврическом дворце, тоже запечатленных на уникальном снимке. Антон Ефимович Васильев - активный участник Великого Октября, видный партийный и советский работник. Мой друг Павел Семенович Успенский прошел всю гражданскую войну, много лет посвятил воспитанию рабочей молодежи. Иван Семенюк - комиссар бригады, погиб в 1919-м на Восточном фронте. Судаков - один из самых уважаемых ветеранов Кировского завода. Мой брат Митя погиб вскоре при весьма драматических обстоятельствах. О том, как это произошло, я расскажу позже.
А Чхеидзе, другие лидеры меньшевиков, социалисты-революционеры? Все они - кто раньше, кто позже - оказались в лагере самых оголтелых врагов революции и кончили жизнь и политическую карьеру отщепенцами, в эмиграции. Как бесновались они, когда Ленин под сводами Таврического дворца прямо в лицо назвал их сообщниками капиталистов, империалистов. Что творилось тогда в зале! Кто-то потребовал немедленного удаления Ленина. Церетели презрительно молчал. А Владимир Ильич? Стоял на трибуне, как на капитанском мостике. И рокот возмущения разбивался о его спокойную уверенность, железную логику. И снова - напряженная тишина. Снова уверенно, твердо звучит голос Ильича.
...Ленинские тезисы, две страницы текста и всеобъемлющая программа, четкий план революционного действия. Впечатление от доклада было огромным. Врат Дмитрий, весело поблескивая глазами, все повторял: "Теперь заживем, теперь дело пойдет".
Тезисы в виде статьи "О задачах пролетариата в данной революции" были опубликованы в "Правде" 7 апреля, а 8 апреля в "Правде" появилась статья Каменева, в которой он выступил против "личного мнения товарища Ленина" и заявил, что надо оберегать партию "как от разлагающего влияния революционного оборончества, так и от критики товарища Ленина".
"...Что касается общей схемы товарища Ленина, - писал Каменев, - то она представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую".
Развернулась свободная партийная дискуссия. Статейка Каменева, однако, оказалась на руку соглашателям. Ее перепечатали в ряде буржуазных и мелкобуржуазных газет.
Тезисы Ленина отвергали то, что еще вчера многими людьми (среди них были и отдельные большевики) считалось единственно правильным.
Теперь все пришло в движение. Нужно было делать выбор: либо соглашаться с Лениным и действовать по-новому, либо скатываться к меньшевикам, соглашателям, врагам революции.
Именно с этого исторического выступления Владимира Ильича, собственно, и начинается преддверие, подготовка Октябрьской революции. Из уст в уста передавались рабочим слова Ленина, прозвучавшие в Таврическом дворце: "Довольно поздравлений, пора приступать к делу".
Далекое - близкое
Впору рассказать о том, как я, молодой солдат-красногвардеец (шел мне тогда двадцатый год), оказался 4 апреля рядом с вождем революции.
Рассказ пойдет о далеком и близком.
Далекое, потому что почти три четверти века отделяют сегодняшний день от того времени, когда память впервые начала запечатлевать увиденное, и близкое, потому что в нем то, что "сердцу нашему милей", - самое дорогое: ласковые руки матери, не тускнеющие с годами лица родных, друзей, товарищей и соратников по борьбе.
Наша родословная. За Нарвской заставой. Два корня одной династии. Мои университеты. "Туберкулезная фабрика". Вася-гармонист.
Родился я в Петербурге. Был потомственным рабочим. Сознание мое формировалось в революционной рабочей среде. По семейным преданиям, в 80-е годы прошлого столетия из Молдавии (кажется, из района Тирасполя) в Петербург прибыли со своими семьями братья Васильевы - Иван и Ефим. Они стали родоначальниками двух Васильевских династий.
Родной мой дед Иван Дмитриевич, человек богатырского сложения, могучей силы, не курил, не пил. Славился как токарь первой руки, но работал и по другой специальности - клепальщиком турбинного цеха. До 1905 года был религиозным, глубоко верующим человеком. Веру эту расстрелял царь. После Кровавого воскресенья дед порубил все иконы и с тех пор уже не верил, как он сам говорил, ни в бога, ни в черта.
Жили мы за Нарвской заставой в Шелковом переулке. Небольшой деревянный домик - пять комнат-клетушек да кухня - еле вмещали многолюдное (три поколения) семейство Васильевых.
Самые ранние, можно сказать, первые мои воспоминания связаны с... гудками. Я научился различать их примерно к пяти годам. Первым начинал Путиловский - басовито, густо. Затем, по-стариковски кряхтя и покашливая, со свистом, хрипом, его догонял "Тильманс". Тут же вступал на высокой, резкой ноте "Треугольник", снабжавший резиновыми изделиями почти всю Россию.
Дед вставал задолго до первого гудка, будил бабушку, моих теток - Полю и Любу.
Растапливалась печь, подогревался приготовленный еще с вечера завтрак.
Гудки поднимали сыновей деда - моего отца, Ефима, Дядей - его братьев Николая, Павла, Ивана. Завтракали при свечах или керосиновой лампе. Летом, в белые ночи, когда одна заря спешит догнать другую, обходились без света керосин экономили.
На Выборгской стороне обосновался со своей семьей и брат деда - Ефим Дмитриевич. Было у него два сына - Владимир, Антон и две дочки - Христя и Мария.
Все Васильевы-мужчины - так уже повелось - работали кто на Путиловском, кто - на "Тильмансе", женщины - на "Треугольнике".
На Путиловском, "Тильмансе" слесарил до ареста я ссылки в Сибирь мой отец Ефим Иванович.
В декабре 1905 года над нашими семьями нависла беда. За участие в забастовке, революционном движении многие оказались кто в тюрьме, кто в ссылке.
Отец и дядя Иван почти полгода провели в выборгской тюрьме. Мы с мамой носили им передачи. В первый раз, когда пришли на свидание, я с трудом узнал в исхудавшем бородатом человеке отца. Дома он обычно был немногословным, почти никогда не ласкал нас, а в комнате для свиданий, за проволочной сеткой, все говорил и говорил что-то успокаивающее матери, а ко мне, кажется впервые, обратился ласково:
- Ничего, сынок, будет и на нашей улице праздник.
Вскоре передачи и свидания прекратились: отца сослали в Минусинский край, дядю - на Урал. Большевик-ленинец, член партии, политический ссыльный Иван Иванович Васильев работал в партийных организациях Узума и других городов Урала.
В 1918 году он слыл одним из организаторов Красной гвардии на Урале, был комиссаром, командиром бригады, членом Военсовета 2-й армии. В 1920 году погиб в боях с бандами Семенова.
Николая и Павла в начале 1906 года тоже выслали из Петербурга. Куда не знаю, так как я их больше не встречал.
Вскоре после Кровавого воскресенья дед Иван Дмитриевич переехал к родственникам в село Хворостинку Самарской губернии, где и остался. Когда арестовали отца, мать с братом Михаилом и сестрой Дуней переехали к деду. Мы с братом Митей остались в Петербурге - в семье дяди Ивана, в том же Шелковом переулке.