Владимир Ильич словно подслушал наш нелегкий разговор в Калманке. "Мы должны понять те экономические формы возмущения мелкой сельскохозяйственной стихии против пролетариата, которые обнаружили себя и которые обостряются при настоящем кризисе. Мы должны постараться сделать максимум возможного в этом отношении"{177}. Крестьянство продразверсткой недовольно. Дальше так существовать, тем более сотрудничать с Советской властью не хочет. Никаких обманов, пустых обещаний. "Классы обмануть нельзя"{178}. "Нужно сказать мелкому хозяину: "Ты, хозяин, производи продукты, а государство берет минимальный налог"{179}.
Ильич вновь и вновь возвращался к одной и той же мысли: из всех контрреволюций - мелкобуржуазная, анархическая наиболее опасна. Любые попытки "чуть изменить", "исправить" Советскую власть ("Советская власть", с небольшим изменением, или только исправленная"{180}) ведут к реставрации власти помещиков, капиталистов.
Или - или. Ту же мысль Ленин повторил в беседе с корреспондентом американской газеты.
"Поверьте мне, в России возможны только два правительства: царское или Советское. В Кронштадте некоторые безумцы и изменники говорили об Учредительном собрании... Учредительное собрание в настоящее время было бы собранием медведей, водимых царскими генералами за кольца, продетые в нос"{181}.
Снова я видел и слушал Ленина в решительный момент, когда приходилось резко, на 180 градусов, менять курс корабля, принимать решения, от которых зависела дальнейшая судьба революции.
Апрельские тезисы, Брестский мир... Теперь предстояло совершить еще один крутой поворот - вот он - экономический урок Кронштадта! - от военного коммунизма, продразверстки к продналогу, к новой экономической политике.
И, как уже случалось не раз, новый курс, предложенный Лениным, был настолько смел, настолько ломал уже привычное представление, что вызвал ожесточенные споры, недоумение одних, яростное сопротивление других.
Против Ленина немногочисленным, зато шумным фронтом выступили "рабочая оппозиция" (Шляпников, Коллонтай), группа "демократического централизма" (Сапронов), сторонники Троцкого.
Ленин, судя по его первым выступлениям, был настроен по-боевому. От всей его коренастой фигуры, от каждого жеста веяло непоколебимой верой.
...Я было уже окончательно решился, поборов робость, как только кончится утреннее заседание, подойти к товарищу Ленину. Однако ночью в наш номер (меня пригласили к себе делегаты Сибири) неожиданно явился старейшина группы и рассказал о только что закончившейся беседе у Ильича.
- Принято решение послать часть делегатов съезда в район Кронштадта поднять боевой дух в полках, готовящихся штурмом брать крепость, сцементировать эти полки. Такую задачу поставил Ленин. Записываются добровольцы, в первую очередь - армейские делегаты с военным опытом.
Кому идти? Проспорили чуть ли не до утра. Все рвались в бой. Я все боялся, что не окажусь в списке из-за своего гостевого билета.
Но моя кандидатура ни у кого возражений не вызвала. А днем поезд уже увозил нас в Петроград. К вечеру мы оказались в Ораниенбауме, где сосредоточивались штурмовые войска.
Началось распределение по частям. Прославленные командармы, комкоры шли в бой командирами полков и батальонов. Конев стал рядовым политбойцом. Меня назначили комиссаром-дублером в 32-ю бригаду Рейснера сводной дивизии Дыбенко.
"Нас бросала молодость на кронштадтский лед..." Только теперь, через годы-десятилетия с высоты прожитого осознаешь по-настоящему, что произошло. Вновь и вновь вижу ночь штурма. Тысячи бойцов в белых маскхалатах движутся по льду залива. Ни холмика, ни окопа, ни кочки, за которыми можно было бы укрыться от огневого смерча, от холодных слепящих лучей прожекторов.
Только лед и лед, сверкающий, гладкий... Черные полыньи от снарядов, присыпанные снежком тела павших красноармейцев.
Я видел, как Климент Ефремович Ворошилов, в полушубке, высокой папахе с красной звездочкой, бежал впереди цепи. Рядом мелкнуло лицо Яна Фабрициуса. Ворошилов первым ступил на берег. Крикнул: "Сволочи! Предатели революции! Сдавайтесь! Вперед, товарищи!"
Поредели наши ряды. Из Москвы нас выехало человек триста. Вернулось меньше. Среди раненых оказался и девятнадцатилетний комиссар партизанской бригады, будущий автор "Разгрома" и "Молодой гвардии". На кронштадтском льду остался мой друг Коля Егоров.
Мятеж был подавлен в ночь на 18 марта. Съезд окончил свою работу двумя днями раньше. И вот мы в знакомом зале Революционного трибунала. Больше двух часов беседовал с нами 22 марта Владимир Ильич, информируя о том, что в наше отсутствие происходило на съезде. Потом, перечитывая материалы исторического съезда, определившего на долгие годы пути развития революции, нашего государства, я не раз восхищался умением Ильича немногими словами сказать о многом. Отпадала шелуха, обнажалось ядро, и каждому из нас как бы предоставлялась возможность, прежде чем вынести свое решение, пощупать истину, взвесить все "за" и "против".
Не обошел Владимир Ильич и выступления представителей оппозиции, оставаясь при изложении их взглядов предельно объективным, ни разу не переходя на личности, предоставляя нам возможность самим делать соответствующие выводы. Ленин еще раз повторил мысль, очевидно, не дававшую ему покоя все эти дни: дискуссия, в которую была втянута партия в столь грозное, трудное для молодой республики время, оказалась роскошью действительно непомерной, непозволительной. Партия получила в этой дискуссии известный урок.
Урок заключался и в том, что политическая платформа "рабочей оппозиции", хотели этого или нет "классово спаянные, классово сознательные"{182} тт. Коллонтай и Шляпников, перекликалась с лозунгами вожаков контрреволюционного мятежа в Кронштадте. Вот как далеко может зайти оппозиция, синдикалистский уклон. Вот почему съезд в своей резолюции о "единстве партии" признал пропаганду этих идей несовместимой с принадлежностью к РКП, призвал вести неуклонную и систематическую борьбу с подобными идеями. Борьба эта, неоднократно подчеркивал Владимир Ильич, должна, однако, сочетаться с бережным отношением к партийным кадрам. Одно дело - лидеры оппозиции, политиканы-фракционеры, другое - партийцы-рабочие, втянутые по той или иной причине в ряды оппозиции. Тут огульный, прорабатывающий подход недопустим. Надо, говорил Ленин, отделить, отсеять здоровое от нездорового. Надо объяснять и учить, если люди, в силу недостаточной политической зрелости, еще не осознали свою ошибку.
Мы должны убедить, привлечь тех, которые искренне признают свои ошибки, к практической работе.
Ильич с удовлетворением отметил, что успешную работу съезда мы обеспечили энергичными, решительными действиями под Кронштадтом. Подавление мятежа - огромная победа. Партия никогда не забудет этой героической страницы своей истории. Белогвардейцы и все силы международного финансового капитала возлагали большие надежды на кронштадтский мятеж. Вследствие этой единственной в своем роде концентрации всех контрреволюционных сил как внутри, так и вне страны, в расположенном в непосредственной близости от Петрограда Кронштадте, эту основную, почти неприступную крепость необходимо было быстро очистить от контрреволюционной заразы.
Ленин говорил о чрезвычайно тяжелом положении крестьянства, об эпидемиях и неурожае, о том, что голод на Волге угрожает миллионам людей, и все это после семи труднейших военных лет. Он говорил о том, что только сейчас, после военного подавления упорно сопротивляющейся контрреволюции, помещиков и банкиров, можно приступить к восстановлению хозяйства.