Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Только дураки поступают как я, только дураки.
Я поднял взгляд, глядя ему в глаза, и повторил движения снова. Танцевать приходилось, поднявшись на цыпочки. Чертова разница в росте. Я смотрел ему в глаза, чувствуя, что он двигается уже лучше.
Наши жизни не столкнулись, и мне это ясно. Шаг вперед. Шаг в сторону. Различия, и импульсы, и твоя одержимость мелочами. Поворот. Шаг вперед. Ты предпочитал сухой дезодорант, а мне нравился спрей. Шаг в сторону. Поворот. Но мне плевать, я не сдаюсь, я все еще хочу всего этого. Развернуться. Прижаться спиной. Время учить новые движения, большевик. Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Прижиматься спиной. Закрыть глаза. Повторять движения. Только дураки поступают как я, только дураки. Шаг вперед. Шаг в сторону. Поворот. Позволить сжать свои пальцы. Почувствовать дыхание на шее. Только дураки влюбляются в тебя. Шаг вперед. Шаг в сторону. Замедлить темп. Не задрожать от прикосновений к шее. Только дураки. Расслабиться. Поддаться. Позволить укусить.
– Ты ужасен, ковбой.
– Ты ничем не лучше, большевик.
У Ильи потрескавшиеся губы, словно он был на морозе. Когда они скользят по коже, это напоминает снег, который прижимают к руке, только выйдя из тепла. Слегка покалывает, прохладно. Но приятно. Когда он задерживается губами под лопаткой, чувствуешь, как внутри все завязывается в узел. Когда он кусает – как все внутри рушится и собирается заново. Когда его руки опускаются вниз по животу, появляется чувство, будто с тебя стекает вода. Когда он закрывает тебе глаза ладонью, одновременно с этим прижимаясь губами к пояснице, ты понимаешь, что все время делал все правильно. Когда он прижимает к себе, чувствуешь, что абсолютно все оставшееся за стенами этого дома не имеет никакого значения. И все это кажется настолько потрясающим, что ты стоишь и не можешь вдохнуть.
Ты понимаешь, что и впрямь влюбился, когда он кладет тебя на кровать, нависая сверху, и замирает, глядя в глаза. Такой высокий и дьявольски красивый. Он прижимает к себе, и ты чувствуешь, что у него все еще дрожат пальцы. Только теперь уже вряд ли от гнева.
– Ненавижу тебя за тебя, ковбой.
– Взаимно, большевик.
Я лежал на животе, подмяв под себя его подушку, и смотрел на голую спину перед собой. Илья потер поясницу и глянул на меня через плечо:
– За таблетки все равно прибью.
Я усмехнулся, протянув к нему руку и поставив два пальца на выступающий позвоночник, перешагивая от одного позвонка к другому.
– Ты и без них прекрасно обходиться сможешь.
Я запоздало вспомнил об остывших блинах, так и оставшихся стоять возле плиты, но быстро отбросил от себя эти мысли.
Илья опустился обратно на кровать, потирая спину, по которой только что ходили мои пальцы, и посмотрел на меня, прикрыв глаза.
– А у тебя откуда шрам? – я протянул к нему руку и прижал кончики пальцев к шраму на виске. Как хотел сделать всегда. Кожа на его месте гладкая и мягкая. И впрямь контрастирующая с остальной.
Илья расслабленно прикрыл глаза, повел плечом, но возражать против моих прикосновений не стал.
– Пряжкой ремня получил за прогул.
– Серьезно?
– Не-а. На самом деле, в детстве много дрался, так и получил.
– И больно было?
– Как будто я помню, – он отодвинул мои пальцы, пощупав свой шрам, словно проверяя, не мог ли он исчезнуть за время нашего разговора, и посмотрел на меня. – Ты вот помнишь, что чувствовал, когда свой первый шрам получил?
Я мотнул головой, сам же начиная шариться в памяти. Я даже не мог сказать, какой из шрамов на руке был получен первым. Царапины заживали быстро, а вот белые полосы были со мной всю жизнь, сколько я себя помнил.
– Со школы пошло. Не помню из-за чего. Вроде бы, порезался где-то. Не помню, серьезно, – я посмотрел на его пальцы, снова легшие поверх моей руки. Я не мог вспомнить, когда в последний раз позволял вот так запросто трогать свои шрамы. – Клуб суицидников, ей-богу.
– Ты суицидник поглавнее меня, Соло, – он похлопал меня по запястью и потянулся, зевая в кулак.
– В интернете это называют селф-харм, – произнес я с видом знатока и ощутил на себе недоуменный взгляд.
– Ты сейчас выматерился?
– Нет, умник, это термин такой. Ну, пошел среди подростков, которые причиняют себе боль осознанно, руки там режут, вены, все такое. Понимаешь?
Илья вскинул брови, тяжело вздохнул и отвернул голову.
– Охуенная история.
Я усмехнулся, махнув на него рукой, мол, что с таким темным вообще говорить.
– Пойдешь со мной?
– Куда именно? – я посмотрел на него, потянувшись.
Илья повернул голову, вскинув брови, посмотрев на меня так, словно я предложил ему кого-нибудь убить.
– Гулять, куда же еще. Не вечно же тебе сидеть здесь, – я присел, глядя на него, и склонил голову в бок. – А то потом обвинишь меня в том, что у тебя начался стокгольмский синдром.
– Вау, а ты все-таки о чем-то да знаешь.
Он щелкнул меня по лбу, фыркнув, и пошел к шкафу. Бросив мне на кровать купленные им же для меня джинсы, он порылся в шкафу еще с минуту и следом бросил свою футболку.
– Задашь вопрос, выбью зубы.
Я пожал плечами, поднялся с кровати, подошел сзади к Илье, беря с полки его трусы и идя за остальными вещами.
– Я устал стирать свои трусы, буду носить твои, – пояснил я, идя уже в ванную. Илья фыркнул вслед, что-то проворчав. Кажется, опять на русском.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной, закрыв за собой дверь. Гель для волос Илья мне так и не купил, и я постоянно ходил кудрявым. По правде говоря, я только обратил внимание на то, что кудряшки не так уж сильно и вились. Да и шрамы на руках не так уж ужасно выделялись. И я к тому же не так плохо выглядел.
Как, однако, хорошее настроение на мою самооценку влияет.
– Слушай, ты такую херню пишешь.
Я чуть не поскользнулся, слишком резко повернув голову, отчего в шее неприятно потянуло. Прижав пальцы к больному месту и начав его массировать, прошипел:
– Какого хрена? Ты ведь знаешь, что я моюсь.
– Да что я у тебя там не видел, – он отмахнулся, отодвигая дверцу душевой кабинки, продолжая смотреть на страницы «Нью Ньюс» в своих руках. – Серьезно, ты вообще сам понимаешь, что ты пишешь?
Я фыркнул, отвернув голову, и продолжил смывать с нее пену, делая вид, что абсолютно не заинтересован в том, что он говорил.
– Ты точно смотрел фильм, о котором писал? – я усилил напор воды. – Тут же просто одно предложение разными словами, у тебя редактор без мозгов совсем, что ли? – я подставил лицо воде, не желая слушать Курякина. Не то чтобы мне было обидно за свою статью, которую я, впрочем, и впрямь писал для «лишь бы было». Просто слушать ворчание Ильи это не самая приятная вещь. Особенно когда ты моешься.
– Вот сам послушай: «..и вцелом создается впечатление, что создатели снимали фильм исключительно для того, чтобы получить побольше де…», – я направил струю душа прямо на газету. Илья поднял взгляд, вскинув бровь. – Ты совсем дикий, что ли?
Я фыркнул, отвернув голову и повесив шланг обрано, смывая пену с плеч. Илья что-то ворчал за спиной, наверное, возмущался из-за того, что я испортил единственную вещь, которая как-то развлекала его в тот момент.
Когда я вышел из душа, Илья все еще был в ванной. Сидел на стиральной машине, листая остатки газеты. Скорее всего, сейчас он читал статью на седьмой. Эта страница обычно принадлежала Дакоте, пишущей преимущественно о событиях в городе вроде починки дорог или открытии нового кафе. Он даже не поднял взгляд, продолжая читать и хмуриться, порой почесывая себя за ухом. Я заглянул в газету, натягивая на себя трусы. Нет, не угадал. Это была страница с гороскопами. Я поднял на него взгляд.
– ..Львов на этой неделе ждет неожиданный сюрприз. Будьте готовы к любой выходке ваших близких. От них зависит, будет ли ваш сюрприз положительным или нет, – он поднял взгляд. – Скажи, кто у вас составляет гороскопы? У вас все в редакции одно и то же разными словами пишут? Это ваша фишка?