– И почему ты это делал?
– От меня это будет хреново звучать.
– Я не думаю, что может быть что-то хреновее спальни в моих фото.
– Я никогда такое не говорю вслух.
– А я никогда не фотографирую людей исподтишка.
И я подумал о том, что хуже уже не будет.
– Допустим, я тебя ненавижу.
– А если не допускать?
– Все еще ненавижу.
– Да это и тупому ясно. Так почему?
– Извини?
– Не извиняю. На кой хер было меня выслеживать?
– Я уже объяснил.
– Серьезно?
Я промолчал, ставя подбородок ему на плечо и чувствуя, как он ослабил хватку.
– Дебил.
Я кивнул, закрывая глаза, и уткнулся лбом в плечо. Я чувствовал, что его руки мелко дрожали. Он мог бы меня задушить и был бы прав. Но вместо этого он только гладил по спине, не говоря ничего. Вообще. Наверняка опять смотрел в одну точку, переваривая информацию. Я осторожно обнял его, надеясь не получить за это по шее. Но прошла секунда, вторая, минута, а Илья продолжал смотреть в одну точку, водя ладонью по спине. Или не смотрел уже, а просто стоял закрыв глаза. Я не мог этого сказать точно.
Дыхание постепенно выравнивалось, а сердце успокаивалось. Как, видимо, и Илья, заговоривший спустя несколько минут.
– Эй, Наполеон, это была не шутка?
Я мотнул головой, приоткрыв глаза. В последний раз по имени меня называла только мать. И то в далеком детстве. Наверное, сама жалела о том, что дала мне такое имя.
– Мне стоило догадаться раньше, – его пальцы, оказавшиеся в моих волосах, уже не дрожали. Успокоился, значит. Он наклонился к моему уху, прижался к нему ртом, выдыхая:
– Абсолютно взаимно ненавижу тебя, ковбой. К тому же еще и сталкер.
Я усмехнулся, закрывая глаза. Он такой же как я. Знает, что от него подобное прозвучит дерьмово. И говорит наоборот. Зато мне окончательно стало спокойно. И внутри потеплело.
Господи, мы такие мерзкие.
Я лежал рядом с ним на его кровати и соединял пальцами родинки на спине. Илья тихо дышал, и его спина медленно поднималась и опускалась. Он сказал, что не сможет жить в месте, где везде есть его лицо. Так что или я переезжаю к нему, или делаю ремонт и переезжаю к нему. У нас обоих как-то никого, кроме нас, толком не было, потому ответ напрашивался сам собой.
– Соло.
– М?
Он повернул голову, глядя сквозь полуприкрытые веки.
– Бесишь ты меня.
Я улыбнулся, кивнув, и лег рядом, подложив руку под затылок.
– Когда ты уже вторую подушку купишь?
– Свою принесешь. Деньги мне еще на тебя тратить.
Я продолжал смотреть на него, когда он присел на кровати и потянулся. У него рельефная спина, покрытая родинками и царапинами, и широкие плечи, на которых виднелись полумесяцы от укусов и засосы. Я довольно фыркнул, думая о том, что все это оставил ему я.
Сквозь неплотно закрытые шторы пробивалось утреннее солнце, а за окном мерно постукивали колеса проезжающего мимо поезда. В носу щипало от навязчивого запаха цитрусов. И все казалось настолько уютным и домашним, что не хватало только кофе в постель и яичницы. Опрокинутой вместе с кофе мне на лицо. Слишком уютно и по-домашнему спокойно. Я ведь и привыкнуть могу. И Илья может.
Он поднялся с кровати, подбирая с пола трусы, натянул их на себя и прошел круг по комнате, задумчиво смотря перед собой. Я присел, прикрывшись одеялом, согнул ногу, уперся в нее локтем и подпер щеку рукой, вздохнув. И вскинул брови, когда он взял гитару, пылившуюся в углу.
– Нашел своего слушателя?
Он посмотрел на меня, пожимая плечами.
– Сейчас и проверю.
От радости я засмеялся, отвернув от него голову на несколько секунд, и снова посмотрев на него.
Он опустился рядом на кровать, кашлянул, переведя на меня взгляд:
– Тебе сразу в рот что-нибудь засунуть, или сам молчать будешь?
Я провел пальцами по своим губам, как бы застегивая их в замок, и выбросил ключ через плечо. Илья фыркнул, отвернувшись к гитаре и начав ее настраивать.
У Ильи потрясающий голос. Я до сих пор не понимал, почему он просто не играл хотя бы для себя, ожидая, когда его будет кто-то слушать. Он сидел, прикрыв глаза, перебирая пальцами по струнам, а я слушал его, думая о том, как мне чертовски повезло.
Я слышал эту песню и раньше. Но от него она звучала абсолютно по-другому. Из-за него вообще все казалось совершенно другим. И цитрусы, на которые у меня аллергия, и мята, которую он использовал во всем, и Керуак, который утомлял меня одним своим существованием. И песня о том, как Луна влюбилась в Солнце.
Когда Луна влюбилась в Солнце, все в небе стало золотым. Все стало золотым, когда День встретил Ночь.
Я подвинулся к нему ближе, поставив подбородок на плечо, и прикрыл глаза, глядя на его длинные пальцы, перебирающие струны. Слишком уж спокойно и уютно. Было бы так всегда.
Когда Луна нашла Солнце, оно выглядело едва живым. И только ее глаза спасли ему жизнь. В середине лета…
Я закрыл глаза, подумав о том, что в таких как он и впрямь влюбляются только дураки. Ну, кто-то типа меня. И кто из нас сейчас был жертвой?
– У тебя потрясающий голос.
– А у тебя был рот на замке.
– Открылся сам по себе. Жуть, правда?
Я посмотрел на него. Илья, пожалуй, впервые на моей памяти за эти несколько месяцев улыбался. И сомнений в том, что Солнцем был он, возникнуть не могло. Он правильно делал, что никогда не улыбался на людях. И никогда ни перед кем не пел. Такое должен видеть только один человек. Ну, кто-то типа меня. Не зря же в него такие как я влюбляются.
В тот момент, когда мы впервые поцеловались, я подумал о том, что лучше быть уже не может.
Я допил свой латте, ставя стакан на столик, и откинул голову назад. Илья снова ворчал на русском, очевидно, о том, какой же дерьмовый здесь готовят капучино. Слева от меня сидели все те же Лесли и Лейси, продолжавшие носить абсолютно безвкусную одежду, купленную за пару долларов в переходе метро. А справа сидел Илья, разноображивая привычную мне картину.
– Вот скажи мне, чем же все-таки латте отличается от капучино?
– Тем, что меня тошнит от латте, а тебя – от капучино.
– Да я серьезно.
– Я тоже. Абсолютно серьезно.
Илья тяжело вздохнул, допивая свой кофе и ставя стакан на столик рядом с моим. Он снова надел свою кофту с высоким воротом. Говорил, не хотел всем своим видом рассказывать людям о том, что я бешеный и готов сожрать его шею. Ну и гадость.
– Извините, у вас не занято? Я Маргарет, а это Ме… – я опустил взгляд на подсевших за столик двух студенток. И посмотрел на Илью, даже не удосужившегося обратить на них внимание.
– Занято, – ответил за него я, похлопав по плечу и улыбнувшись девушкам. Красивые. Наверное, у таких бывших парней было больше, чем выпитого мной здесь кофе. Они, недоуменно переглянувшись, пожали плечами и пересели на столик слева от нас. Я взглянул на Лесли, чья Лейси, видимо, отошла в туалет.
– Извините, у вас не занято? Я Маргарет, а это Ме…
Я закрыл глаза и улыбнулся. Здесь все так же дерьмово пахло как и всегда, играла все такая же дурацкая музыка. Матильда готовила все тот же отвратительный кофе, не стоящий и одного доллара. А я продолжал ходить сюда просто из привычки. Ну, или из-за того, что Илье здесь было спокойнее из-за меньшего количества людей. Я приоткрыл глаза и посмотрел на него. Он вскинул брови, кивая в сторону выхода. Я кивнул ему в ответ, поднимаясь на ноги и подхватывая с кресла коричневую куртку из искусственной кожи, направляясь к выходу. Его запястье было прижато к моему, и я думал о том, что старбакс на окраине Нью-Йорка не такое уж и дерьмовое заведение.
День обещал быть солнечным. Я закрыл глаза, вдыхая полной грудью.
Меня все-таки уволили из этой хреновой газеты. Да и пошли они все к черту. Я наконец-то сделал что-то в своей жизни правильно.