На улице заметно потеплело, что, конечно, не могло не радовать. Ведь я, наконец-то, смог сбросить эту дурацкую куртку и вернуться к привычным для меня хлопковым рубашкам. Вообще, рубашек у меня было бесчисленное множество, наверное, я мог бы назвать их своей слабостью, если бы не выбрасывал их после каждой двадцатой стирки. Я не мог объяснить причины своего поведения. Просто выбрасывал их или отдавал какому-нибудь бездомному из фонда. До сих пор жива была только одна рубашка, которая как раз-таки и была на мне. Клетчатая, темно-синяя, ничем не примечательная. И снова я не мог объяснить, почему дольше всех в шкафу держал именно ее. Она не так хорошо на мне сидела, на локтях были потертости, а на правом рукаве небольшое красное не отмывающееся пятно краски, постоянно бросающееся в глаза. Порой я думал, что до сих пор я не выбросил ее только из-за этого пятнышка, настолько омерзительно не сочетающегося с рубашкой, купленной когда-то за 30$. Наверное, тут уже дело было в том, что я ненавидел и любил все, что ни в коем случае не должно было сочетаться. Пока речь не касалась официальной одежды, но это уже другой разговор.
Слева от меня снова сидели Лесли и Лейси, сменившие свои ужасные толстовки на не менее ужасные футболки с символиками рок-групп, песни которых вряд ли когда-нибудь слышали. Они вполголоса обсуждали, как некая Бет отсосала мистеру Питерсону за зачет по философии. Если бы мне нужно было об этом писать статью, я бы обязательно озаглавил ее как «Философский отсос». Мерзость-то какая.
Я посмотрел на часы. Сегодня на работу можно было не торопиться. Все статьи сданы, зарплата получена (и частично уже потрачена), а Том, на вопрос требуется ли моя помощь, отмахнулся, вздыхая так тяжело, будто один только разговор со мной приносил ему физическую и моральную боль. А это значило, что ближайшие несколько дней я мог посвятить себе и своему другу, до сих пор не подозревающему о моем существовании.
Я опустил взгляд в свой телефон и продолжил читать статью о том, что между сталкером и любовником на самом деле проходит очень тонкая грань. Эту фразу автор никак не пояснил, решив, что с такой задачей его читатель должен справиться самостоятельно, чего я, конечно же, не совсем мог понять. В смысле, ведь сталкеры и любовники это, мягко говоря, разные понятия. Сталкеры могут знать о вас все, вплоть до того, кто вас в школе бил, а любовникам зачастую достаточно того, что вы их трахаете. Ну, или они вас. Как повезет. Хотя, конечно, и здесь можно было провести параллель, в том случае, если, допустим, любовник одержим своим партнером, но это уже формальности.
Я не мог сказать, одержим ли я своим новоиспеченным другом. В конце концов, во снах он мне не являлся, а дома у меня не было длинной подушки с его фотографией, которую я обнимал холодными ночами в своей квартирке, и вся стена моей спальни не была увешана его фотографиями. По крайней мере, одержимые в моем представлении выглядели именно так.
Я откинул голову назад, массируя пальцами виски. Когда-то давно я слышал о том, что русские не очень гостеприимный народ и приходить к ним надо, как говорится, с подарками, чтобы задобрить. Как к драконам в легендах, которые не пускали в пещеру до того момента, пока им не отдавали дань. И я все думал, относился ли Илья к такому типу русских или все же был каким-то другим.
О России в целом, говоря откровенно, я знал не так много. Знал, что все эти стереотипы о вечной зиме и домашних медведях были всего лишь стереотипами. Хотя, судя по тому, как спокойно Илья ходил в одном свитере в те дни, когда я укутывался в куртку и продолжал мерзнуть, зима все же у них действительно казалась бы для меня вечной. Также я немного знал об их истории: ну, коммунизм там, Сталин, большевики, водка, балалайка. Сомневаюсь, что Илья умеет играть на балалайке.
Что вообще за отвратительные стереотипные мысли. Я, в конце концов, журналист, я должен мыслить шире, а не забивать себе голову тем, что когда-то придумали какие-то недалекие люди.
– ..а вот Рут недавно купила себе фотоаппарат, настоящий, хороший, теперь у нее все фотографии будут красивыми. Может, нам тоже купить, а, Джимми? – я посмотрел на Лесли (как обнаружилось, с именем я не угадал, но менять не собирался) и Лейси. Лейси рассказывала о своей, наверное, подруге и ее фотоаппарате с таким энтузиазмом, что мне на секунду даже стало жаль, что я не Рут или ее новый Nikon.
И тут меня снова осенило.
Мой фотоаппарат, украденный еще в студенческие годы и так ни разу не использованный, мог послужить мне хорошую службу. Я смутно помнил о том, как нужно проявлять пленку, и от одних мыслей об этом ощутил прилив сил.
Ох, Соло, ну и редкостный же ты мудак. Но хорош, тут не оспоришь.
Я ждал Илью примерно два с половиной часа. За это время я уже успел не только прошерстить все в округе, проверить всех соседей и рассмотреть детально дом со всех сторон через забор, но еще и прилично замерзнуть. Когда же мой парень появился на горизонте вместе со своей гитарой, я отступил в тень, вытаскивая из сумки фотоаппарат и приготавливаясь. По правде говоря, будучи ребенком, выросшим на сериале типа «Закон и порядок», я представлял работу журналиста именно такой. Чтоб мурашки по коже, дрожащие пальцы, сжимающие корпус фотоаппарата, часы в укрытии ради нескольких скандальных снимков, которые можно было бы разместить прямиком на первой странице свежего выпуска модного журнала, который бы читали не только подростки, но и взрослые, желающие покопаться в чужом нижнем белье.
Я направил объектив на Илью и сделал первый снимок. Никогда бы не подумал, что мчащиеся мимо поезда смогут так меня выручить от разоблачения из-за щелчков камеры, которые, по сути дела, Курякин слышать был не должен. Но черт знает этих русских. Особенно тех, которые похожи на медведей.
Я узнавал Илью постепенно. С помощью своей фотокамеры. Через объектив я мог видеть из своего укромного места как он заходит в дом. Я видел, как он сбрасывает с себя обувь, даже не трудясь ставить ее в ряд с остальной, идет на кухню, в которой из мебели только стол, небольшой холодильник, плита, шкаф в углу и всего один стул, который каждый раз стоял в разных местах, но только не у стола. С заднего двора вид был не настолько хорош, но окна второго этажа определенно были из спальни. Об этом я узнал после того, как додумался залезть на ближайшее дерево и просидеть в листве целых три часа, ожидая, когда мой дорогой друг решит включить в комнате свет. В тот день его окна не были занавешены шторами, и я смог разглядеть часть интерьера: светлые обои, стол с ноутбуком и край кровати. Значит, техника у него все же была. Как человек социально активный, я плохо представлял, для чего он ему был нужен, если он не сидел ни в одной социальной сети. Но лучший момент был тогда, когда мне удалось запечатлеть, как Илья раздевался перед сном. Он всего лишь снял футболку, а я уже успел сделать более десятка кадров. Кстати говоря, телосложение у него было что надо.
Самые большие трудности я испытывал в те моменты, когда пленка неожиданно заканчивалась. По сути дела, только это (и легший спать Илья) и могло заставить меня покинуть свое укромное место и отправиться домой.
Самым же одновременно приятным и кропотливым моментом для меня было проявление фотопленки. Первый раз был абсолютно провальным, и я потерял ряд вполне неплохих кадров, к тому же, случайно разбередил шрам на руке. На самом деле, проявлять пленку не так сложно, если правильно все усвоить, подобрать материалы и купить качественное оборудование. И лучше не поскупиться (половина моей зарплаты ушла именно на это).
Раз за разом я проявлял фотопленку, оставляя фотографии сушиться, а после перенося их в другую комнату, чтобы не захламлять небольшую ванную. И вскоре фотографии были всюду: на кровати, на полу, на стене, на столе, несколько было приклеено к окну просто из-за того, что деть их было некуда. Я хотел знать все и, стремясь за своим желанием, не заметил, как стал тем, кого еще совсем недавно считал ненормальным. Наверное, так оно и было.