— Через полгода им придется расстаться с фабрикой, — отрезал де Шаллери, потирая свои тонкие руки.
— Если уже сейчас они не убрались к чертовой матери, — проворчал Юильри: последние слова из уважения к своим собеседникам он произнес потише.
Господин Лепленье нагнулся к де Шаллери и заметил приглушенным голосом:
— Мое мнение на сей счет вам известно. Я не люблю таких дел, да и не интересуюсь ими.
Взяв де Шаллери за плечи, Лепленье повернул его к монументальной арке прядильни Сабурэ-сын, над которой виднелись крыши зимлеровской фабрики, и дочитал стихи напыщенным тоном, упирая па начальные строки, цесуру и рифмы:
Господин де Шаллери поправил монокль.
— Черт возьми, теперь и вы, друг мой, разнервничались. А ведь еще не так давно вы пытались навязать нам этих приезжих в качестве одноклубников.
— Слава тебе, господи, я уже давно не фабрикант. Я стал просто человеком. Но будь я в ваших рядах…
— Не беспокойтесь. Вы же сами видели, что сегодня они не работают. И это, поверьте, только начало. Говорят даже, что нынче ночью они улизнули из города. Через полгода Габар, весьма неосмотрительный делец, и судебный пристав Мишоно наклеят на ворота их фабрики кое-какие весьма занятные бумажки.
Господин Лепленье, который двинулся было вперед, вернулся и наставительно поднял палец:
— «Машины или котла», де Шаллери, «бойтесь машины пли котла». И вот почему:
— Не стоит себя утруждать, оно и так погибнет.
Но господин Лепленье уже снова шел своей дорогой, повторяя во весь голос:
Это заставило обоих его собеседников усомниться в умственных способностях господина Лепленье.
Вечером того же дня остроглазая Лора первая заметила в небесной глубине робкую искорку третьей звезды. Через минуту об этом уже знали в гостиной и на кухне. И сразу же началась суматоха. Дверь распахнулась, и присутствующих озарила широкая улыбка Сары:
— Прошу к столу!
Жирный, низко стелющийся запах бульона вполз в комнату. Он поднялся и заставил людей оглянуться. Молитвенные покрывала были аккуратно сложены на камине. Первым вошел в столовую Ипполит, за ним Миртиль с ярко-красной полоской на лбу от цилиндра.
И столовая и накрытый стол оказались слишком тесными для людей, постившихся двадцать четыре часа. У всех раскраснелись лица.
Розовое вино, напоминающее вкусом селитру, — благодатный дар Эльзаса, — уцелевшее в бедствиях, было достойно сопутствовать праздничному бульону. Дети вытаскивали мозг из костей и делали себе тартинки. Когда первый голод был утолен картофельным салатом, появилось блюдо шкварок, изрядный кусок паштета, здоровенный круг кровяной колбасы и сочащиеся жиром оладьи, подтверждавшие ту истину, что еда не только необходимость, но и наслаждение.
Шутки со всех сторон сыпались па Виктора Леона, который не мог опомниться от удивления: оказывается, он попал на йомкипур[13].
И, отправляя хрустящие гусиные шкварки под свои пышные усы, маклер соглашался, что у каждой религии есть свои хорошие стороны. Два-три стакана вина окончательно убедили присутствующих, что предвечный действительно преклонил свой слух к тем, кто вымаливал у него прощение своим грехам в течение целых суток. Дети куда-то убежали. Дамы выставили мужчин в гостиную, где они могли на свободе курить свои трубки и наслаждаться старой эльзасской водкой. Гроза, собиравшаяся с самого утра, прошла стороной. Обменявшись быстрым взглядом, Жозеф и Гийом потихоньку вышли из комнаты.
VII
Они вошли в контору, и Жозеф зажег лампу. После долгого дня поста, сосредоточенных размышлений и нескольких рюмок вина оба чувствовали подъем и необыкновенную ясность мысли.
На столе скопилась почта за целые сутки. Братья уселись рядом и методически стали перебирать конверты. По давно установившейся традиции они пользовались этим почетным правом единственный раз в году — в праздник Судного дня.
— От Бопнэ, — сказал Гийом, — десять штук сукна «Лю де мер».
— Сиго-Легран аннулирует свой заказ от третьего дня.
— По какой причине?
— Да ни по какой. Просто «весьма сожалеем» и все прочее.
— Ага, Жалабер из Дижона — четыре штуки синей саржи.
— «Бон марше»[14] — посмотрим, посмотрим! «Ни в чем не нуждаемся… не стоит впредь утруждать себя… крайне сожалеем».
— Надо все-таки послать еще раз.
— Обязательно пошлем. Напрасно они воображают, что им удастся отыграться письмом.
— Братья Вернейль просят еще десять штук сукна на пробу.
— На пробу? Мы, кажется, уже не нуждаемся ни в каких пробах.
Дурное настроение Жозефа передалось Гийому, и тот не без тревоги заметил:
— Они от нас не уйдут, как ты думаешь?
— Уйти не уйдут, но наломаются вдоволь. Знаю я все их фокусы. Вечно ворчат… Даже когда у них на полках пусто, и то они важничают. Заставили меня четыре раза к ним ездить, пока, видите ли, не решились.
— «Бель жардиньер», — продолжал Гийом.
— Как? Они?…
— «Милостивые государи», гм… «примите наши сожаления… при случае обязательно обратимся к вам… весьма интересные образцы».
— Черт бы их побрал! Все понятно… «со сделками тихо, давнишние заказы, прежняя договоренность с фирмами Эльбёфа и Рубэ». Тьфу! Гийом, дела-то ведь неважные.
— Да, и «Бон марше» и «Бель жардиньер» в один день.
— Хорошенькая почта, нечего сказать!
— Давай смотреть дальше.
Но Жозеф откинулся на спинку стула:
— В такие дни, кажется, так бы все и бросил.
Непривычная вялость Жозефа заставила Гийома насторожиться.
— Вроде Вениамина? — Вопрос Гийома против его воли прозвучал вызывающе.
— Да, вроде Вениамина.
— Ты, значит, был в курсе дела?
— Вениамин однажды мне об этом намекнул, тогда еще, в кабриолете.