Желая предупредить Ёгана, я крикнул:
— Эк! — показав пальцем вниз, присел у окна и уловил все же момент сочного шлепка галоши по шляпе.
Остальное наблюдать не стоило. Нужно было «делать ноги». Ёган дернул меня за руку и метнулся к двери. В коридоре я успел шепнуть ему:
— Замкни комнату.
А на лестнице уже слышался топот — снизу бежали «деды» — вахтеры, сплошь отставные шахтеры. Дежурили они обычно по трое, так что было кому ловить озорников. По другой лестнице, не имевшей выхода на пост вахтеров и на улицу, мы сбежали на второй этаж и заскочили в девчачью комнату. Давясь от смеха, долго отбивались от вопросов девчат.
На следующий день о происшествии от «дедов» стало известно всему институту. Девчата поняли, конечно, кто были их смешливые гости, но в целом все прошло без последствий.
После Малахова жизнь сводила меня с добрым десятком других академиков, включая героя Антарктики О. В. Вялова, министра геологии СССР А. В. Сидоренко и многих украинских академиков. С некоторыми из них знакомство было довольно коротким, порой переходившим в дружбу. Но эта история самая памятная.
Через много лет мы с Георгием Михайловичем работали над одной научной темой по заданию криворожских властей. Но, естественно, мне и в голову не пришло рассказать ему об этом случае.
Министр на камне
Настоящего, «живого» министра, правда, бывшего, я впервые увидел, когда уже работал в горах Енисейского кряжа в Тасеевской поисково-разведочной партии, занимавшейся поисками титана. Эта задача вместе с названием партии была передана в Казачинскую геолого-поисковую экспедицию из Ангарской геолого-разведочной.
Мы мыли пески по мелким речкам и ручьям, притокам Енисея и, надо сказать, небезуспешно. Россыпи титана мы нашли довольно быстро, и с неплохими запасами. Но что-то не устраивало начальство экспедиции, да и нашей партии. Титан был, так сказать, «неправильный»: в других местах он образует россыпи вблизи «основных» горных пород, а тут — около гранитов, чего по теории не должно быть.
Чтобы разрешить это противоречие, а заодно определиться, правильно ли работаем, решили пригласить самого крупного тогда специалиста по титану в стране И. И. Малышева. Он, бывший министр геологии, после своей добровольной отставки возглавлял один из НИИ Министерства геологии. Наше начальство откуда-то знало, что Илья Ильич, бывший полевой геолог, на такие приглашения откликается с удовольствием и просит только, чтобы его принимали без особого ухаживания и заискивания.
В один прекрасный день в берег у нашей базы уткнулся катер-ярославец, с которого по крутой сходне сбежали двое. Один, высокий и худой, — главный геолог нашей экспедиции К. В. Боголепов, в недавнем прошлом зэк по знаменитой 58-й статье, а впоследствии член-корреспондент АН СССР и лауреат всяческих премий. Второй — человек среднего роста и такой же толщины в зеленой штормовке и «геологических» сапогах со множеством ремешков и пряжек. За плечами у него был большой полупустой рюкзак. Это и был ожидаемый нами И. И. Малышев.
Я встретил их первым, так как стоял на берегу и, пользуясь предоставленным отдыхом после долгого маршрута, ловил ельцов в Енисее.
Гости, похоже, не предупредили заранее о прибытии, и для встречи уже в «пожарном» порядке с обрыва сбежали начальник партии Борис Лапшин и старший геолог Трофим Корнев.
После церемонии представления, в которую втянули и меня, все поднялись в поселок и уселись в камеральном помещении за столами с расстеленными картами.
А на них на розовом фоне гранитных полей часто и довольно густо были рассеяны мелкие зеленые пятна «основных» пород. Это дало повод Малышеву сразу отмести исповедуемую Корневым «гранитную» гипотезу происхождения титана в россыпях. Не помогли и образцы гранитов с крупными кристаллами ильменита (главного титанового минерала). Малышев посчитал, что титан в этом случае перешел в граниты из переплавленных ими основных пород. Корнев, человек очень упрямый, все не соглашался и что-то ворчал себе под нос.
В конце концов решили посмотреть на месте, а для того утром следующего дня выехать на речку Кимбирку. Там на участке геолога Леонтия Сухорукова работала бутара — устройство для промывки больших проб песков, которые подвозились вьюками на лошадях. Там же были и большие «обнажения» (выходы коренных пород).
Приказали собираться и мне. А сборов-то: взять пробные мешочки для образцов, сменить рыболовные болотные сапоги на легкие кирзовые да сунуть в карман коробочку патронов для малокалиберного карабина-«тозовки».
Утром завхоз Игорь Зорин подал к конторе заседланных лошадей под началом молодого парнишки-конюха. Поехали вчетвером: Малышев, Корнев, я и этот парнишка.
Первые четырнадцать километров ехали по старой приисковой дороге в густом смешанном лесу, уже частично сбросившем листву. Только отдельные березы не пожелали расстаться со своим парадным осенним золотым нарядом. Да редкие рябины и кусты черемухи пламенели пурпуром. Зато пихты, ели да редкие там кедры берегли свою зелень. Ярко-зеленой была и трава на болотинах. Дорога все время шла в гору — взбиралась на высокие террасы Енисея. И он проглядывал местами через лощины стальной полосой, окаймленной пестрой тайгой. На дороге кое-где сохранились настоящие полосатые верстовые столбы.
Я ехал замыкающим в кавалькаде на своей любимой монгольской лошадке Маруське. Любил я ее за способность пробираться по самым труднопроходимым местам — болотам, каменным ручьям-курумам и лесным чащобам, не цепляя за деревья и кусты. Не пугалась она и когда приходилось стрелять с седла прямо над ее ушами. Единственным недостатком ее была крайняя вороватость. Как ни прячь вьючную суму или мешок с сухарями либо хлебом, хоть камнями заваливай, найдет и распотрошит. Такое добро приходилось держать у себя в палатке, а ночью просыпаться от дыхания непрошеной гостьи, всунувшей голову иод полу палатки, или от неистового трезвона ее ботала, извещавшего, что вожделенная сума украдена и идет потрошение.
После часа езды где трусцой, а где и рысью, мы оказались на большой поляне, где виднелись развалины большого дома. Па карте это место было обозначено как «зимовье Перевальный». Отсюда дорога шла на закрытый прииск Кузеевский, а нам нужно было сворачивать влево на тропу, ведущую на Кимбирку.
Тропа не дорога, по которой Малышев и Корнев ехали рядом и тихо беседовали. Здесь попадались валежины в добрых полметра толщиной, толстые корни, крупные глыбы камня, рытвины и промоины. Лошади перешли на шаг, стали часто спотыкаться и скользить на глинистых «зеркальцах» тропы. Вдруг Корнев тихонько свистнул и показал рукой на стоявшую у тропы пихту. По ее пушистой ветке разгуливал хорошо видный рябчик в серебристо-сером оперении с яркими красными бровями и двойной черно-белой полосой поперек хвоста.
Я сдернул с плеча свой легонький карабинчик и потянул пуговку курка затвора. Щелчок курка нисколько не напугал дичину. Я остановил Маруську и прицелился. Выстрел хлопнул, как сломанный сучок. Рябчик свалился на землю. Мне не пришлось даже спешиваться. Это сделал мальчишка-конюх. Он поднял добычу и подал мне, а я затолкал ее в рюкзак, притороченный к передней луке седла.
Корнев, когда я подъехал к нему, сказал:
— Давай вперед, добудь еще штук несколько.
Мне только того и надо было — тащиться в хвосте удовольствие небольшое. Пустил Маруську рысью, а за мной потрусил парнишка.
Метров через триста из-под копыт Маруськи выпорхнул целый выводок рябчиков и расселся на ветках, как мишени в базарном пневматическом тире. Тогда, да и позже, настрелять рябчиков не было проблемой, они почти совсем не боялись людей. Даже выстрелы из ружья их не очень пугали — перепорхнут на другую ветку и все. Я сшиб трех из выводка и счел, что этого достаточно: каждому по рябчику. Обед будет вполне приличный.