— Ну, теперь только одно осталось…
Отошел немного в сторону и отрубил длинную сухую ветку от горелой лесины. На мой вопрос, что это, ответил коротко: «Прикуриватель» и пояснил:
— Вставать-то ночью лень будет, а курить захочется. Ты ж дымишь не меньше моего. Сунешь кончик в огонь и дыми сколь хошь.
После этого он уже всерьез заинтересовался котелком. Долго щупал ножом содержимое и заключил:
— Сырой, не хочет вариться. Надо было сначала обжарить на вертеле. Да и старый он. Вишь, веса-то полпуда почти, а такого только в русской печке упаришь. И то не всегда. Так чо делать будем? Ишшо варить, али…
Я высказался за «али», а Розка только хвостом старательно виляла, но ее мнение и так было ясно. Дядя Валя вывалил мясо на кусок бересты, захваченной им из живого леса для «чуманца» — кормушки для Розки, мне он выделил пол-тушки и одно бедро, себе точно такую же долю, а Розке крылья и кое-какие внутренности: пупок, сердце и печень, которые только и выглядели сварившимися.
Сколько я ни пытался дожарить мясо на палочке, оно так и осталось жестким, не поддающимся зубам. В общем, мы с дядей Валей поужинали последней банкой «обезьяны», а Розке достался весь глухарь, что ее совсем не обескуражило. Живот ее стал похож на волейбольный мяч и даже слегка звенел, когда по нему похлопывали.
На ночь Розка улеглась рядом со мной и время от времени скулила и взлаивала во сне тонким щенячьим голосом.
Утром мы спрятали вчерашние пробы на месте ночевки и двинулись дальше. Днем мы погнали по речке перед собой большую стаю уток-крохалей, которые обычно до поздней осени не поднимаются на крыло и несутся перед пешеходом, как маленькие глиссеры, быстро перебирая лапками и помогая себе крыльями. Попасть в этих скоростников на ходу довольно трудно, и я истратил два последних дробовых патрона, а добыл одного птенца размером со скворца. Теперь у нас из боеприпасов, или «провианта», как называл их дядя Валя, оставались только два пулевых патрона, коими и было заряжено ружье на случай встречи с медведями. Пока мы их не видели, Бог миловал, как говорится, но присутствие этих хозяев тайги мы ощущали постоянно: то измятая и объеденная малина, которой мы сами подпитывались понемногу, то здоровенные кучи свежего помета, то недальнее верещание медвежат по направлению нашего хода. Розка пока тоже не проявляла беспокойства — бегала впереди, и поскольку мы сняли ее с довольствия, пыталась ловить мышей — мышковала, как лиса, часто небезуспешно, что было видно по ее довольной и иногда окровавленной морде.
Вечером, перед остановкой на ночлег, она опять принялась мышковать и потому пропустила самое интересное событие: на очередной точке мы услышали, как кто-то идет по речке, шлепая ногами по воде, как уже давно шли и мы. Похоже было, что идет человек. Мы покричали, но ответа не последовало, а потом опять послышатся плеск воды и стук камней под чьими-то ногами. Так прошло минут десять. Шаги приблизились и из-за поворота речки прямо к нам вышел большой и красивый лось, или, по-сибирски, сохатый. Он был очень хорош в своей рыжеватой шубе, золотистой в лучах заходящего солнца, и с роскошной короной рогов на голове.
От неожиданности мы все застыли. Потом я начал медленно поднимать ружье, на которое опирался, а дядя Валя шагнул вперед, толкнув меня и пробурчав в ухо:
— Не надо, не дури, что мы с ним делать будем, только медведей собирать…
Обращаясь к сохатому, он спросил:
— Откуда, бродяга, идешь? С Сахалина, да? И что, паря, скажешь?
Сохатый, стоя метрах в десяти от нас, только переводил глаза с одного на другого, редко моргал, а с губ его в воду звонко падали капли, видно, только что попил.
В этот миг с лаем примчалась Розка и бросилась в воду к ногам сохатого. Тот помотал головой и поднял одну ногу, готовясь ударить собачонку, которая плясала перед ним. Дядя Валя решил, что рандеву пора заканчивать. Он махнул на сохатого лопатой:
— Ну, иди себе, бродяга!
Я поддержал:
— Шагай своей неведомой тропою.
Но сохатый не двигался, и это становилось уже рискованным. Лось ведь опаснее медведя, особенно в период гона. Причем его оружие — острые передние копыта, которыми он может убить человека с одного удара. Такие случаи в тайге известны, а этот бродяга уже угрожал Розке, которая тем не менее не испугалась, а только пуще наскакивала на зверя.
Мы с дядей Валей заорали хором:
— Пошел прочь, что стоишь!
Дядя Валя что было сил зазвенел лопатой по камням, а я угрожающе поднял ружье и сдвинул предохранитель, как будто сохатый мог оценить эти действия. Он повернулся и не спеша зашлепал к сильно подсвеченному солнцем западному берегу, не обращая ни малейшего внимания на лай и визг Розки.
Вечером в очередном балагане после ужина, состоявшего из сухаря и кружки горячего малинового компота, мы долго еще обсуждали подробности этой встречи:
— А хорош трехлетка…
— ?!
— Да на рогах у него по три отростка, значит, трехлетка.
— Что ж он так неосторожен? А если б у нас карабин был…
— Просто он, скорей всего, человека никогда не видел и не знает, чего от него ждать можно. Но если б и был карабин, я не дал бы тебе стрелять — не дай Бог подранил бы, он изрубил бы нас в куски. А Розка, хоть и молодец, не струсила, но держать зверя не может еще. Эх, нет моей Ветки.
Его Ветку я видел перед отъездом с базы. Это была действительно отличная промысловая лайка. По рассказам друзей дяди Вали, она могла одна держать не только лося, но и медведя, и очень хорошо работала по птице.
Прошло еще два дня. У нас кончился сахар. От сухарей оставались тоже только крошки на дне брезентового пробного мешка. Словом, пора было думать о возвращении, а это было совсем не просто: заложенные на хранение пробы нужно собрать и тащить на устье, иначе вся работа теряла смысл. А мы изрядно подотощали и начали уже терять понемногу силы. Давно голодавшая Розка превратилась в маленький скелетик, обтянутый розовой шкуркой. Видимо, мыши попадались ей на зубы не так часто, хотя она продолжала энергично раскапывать их норы, едва обнаруживала. Но, похоже, «пустая» тайга и в этом смысле была пустой. Мы, конечно, очень жалели собачонку, но, во-первых, в ангарских таежных деревнях летом собак практически никто не кормит, а во-вторых, при малейшей возможности мы делились с ней нашим небогатым продовольствием.
Наконец, однажды вечером мы решили возвращаться. Правда, я все же притормозил это стремление — в пробах появился новый для этих мест минерал гранат, отчего они приобрели красноватую окраску. Чтобы дать возможность разобраться с этим минералогам, я решил взять еще три пробы, а уж потом — полный назад. И вот на второй из этих дополнительных точек, где речка текла в берегах, густо поросших высокой, почти в рост человека осокой, я уселся на небольшой, сантиметров сорок, обрывчик и начал описывать долину. Дядя Валя нагрузил лоток песком с галькой и начал промывку. В это время в траве вдруг послышалась какая-то возня, рычание, хлопки. Я откинул в сторону сумку и полевую книжку и схватил ружье. Дядя Валя оставил лоток в воде и взялся за лопату, готовый отразить нападение. По тревога была напрасной. Из осоки на воду вывалился здоровенный серый гусь и, не обращая на нас внимания, поплыл к противоположному берегу. За ним с рычанием в воду плюхнулась Розка и погналась за гусем, торопливо работая лапами. Я вскинул ружье, но в стволах-то были пули, а их надо было беречь. Потому я бросился за Розкой с желанием схватить нахала. Гусь был линный и летать не мог, а оттого только плавал по плесу с гоготом. Дядя Валя добавил переполоху, метнув в гуся лопату, как копье. Конечно, не попал, но страху ему добавил.
Гусь совершил роковую ошибку — попытался выбраться на берег и укрыться в траве, но Розка уже переплыла и пресекла эту затею, схватив его за шею. Через пару минут все было кончено: гусь задушен и с отрубленной головой уложен в рюкзак, а Розка получила новую порцию ласковых и благодарных слов от нас, свидетелей ее геройства. Еще через полчаса прямо тут же гусь был ощипан и опален, а потом и сварен. И опять добыча была разделена строго на три части, причем Розке выделены самые лакомые куски: ведь это была ее добыча.