В село мы добрались после полуночи. Обогнули одноэтажное здание общины и двинулись по узкой улочке. С двух сторон на нас с лаем набросились собаки. Из общины отозвался патрульный. От его тягучего голоса у меня по спине пробежали мурашки. Это было начало 1942 года, и мы только делали свои первые шаги в вооруженной борьбе.
Мы пересекли какой-то двор и постучались в дверь одноэтажного, побеленного известью дома. Никто не отозвался, но внутри послышались шаги. Вскоре кто-то выглянул из окна и, не спрашивая, быстро открыл дверь и ввел нас в сени. Проводник мой пожал мне руку на прощание и исчез в темноте ночи. Зажглась лампа.
— Добро пожаловать! — встретила меня старая женщина с кроткой улыбкой и живыми глазами.
В спешке только набросив на себя старую черную кофточку, она сейчас ее торопливо застегивала. Вошли в комнату. Женщина подала стул. Я хотел было сесть, но заметил грязь на своих ногах и смутился.
— Ничего, ничего! Лишь бы в душе не было грязи, а на ногах не страшно… — Эти слова принадлежали Петко Минчеву, плечистому мужчине с таким же добрым, как и у его матери, бабы Марии, лицом. Речь его текла плавно, напевно. Появилась и его жена. Ей было не более тридцати пяти лет. Густые каштановые волосы касались ее плеч.
Прежде чем прийти в Пищигово, я обошел полдюжины сел. Побывал во многих домах, и почти всюду меня принимали как желанного гостя, а здесь встретили с какой-то особенной теплотой. Только теперь я понял, что многие другие, как и я, находили здесь приют и были приняты так же.
Пока я снимал обувь и приводил себя в порядок, баба Мария приготовила ужин и позвала меня. На низком круглом столике я увидел розовое сало, посыпанное красным перцем, яичницу и белый хлеб, какого в те годы и не пробовал.
— Бедная твоя мама! Что она там думает? — вздохнула женщина. — Жива ли она? Сам ты откуда?
— Жива, — ответил я.
Хотелось продолжить разговор, но по неписаным законам конспирации я уклонился от ответа. Ей, как и всем другим, которые принимали меня в своих домах, нечего было скрывать и незачем. Ведь я был в ее доме, видел всех. Через неделю-другую я их покину, и они так и не узнают, куда я девался. А они останутся в этом доме, их судьба находится в моих руках и в руках десятков других, которым они предоставляли убежище. Я всегда сознавал, что это несправедливо. И может быть, поэтому я ответил бабе Марии:
— Из Батака я.
— Может, и оттуда! — сказала она и замолчала.
Через несколько дней я проговорился, что в нашем краю множество минеральных источников. Баба Мария стрельнула в меня своими живыми глазами. Встала из-за стола и улыбнулась:
— Да не из Лыджене ли ты или из Чепино?
— Разве я не сказал — из Батака я!
Она поняла, что я солгал, но не рассердилась. Видно, она не умела вообще сердиться. Я и потом никогда не видел ее рассерженной или мрачной.
— В тех местах есть теплая вода, — добавила она. — Мне довелось побывать в Лыджене после войны.
И баба Мария рассказала одну трагическую историю.
…Еще перед Балканской войной она вышла замуж за Минчо Хала[32]. Прозвище это ему дали из-за его силы: работал за троих, а на состязаниях по борьбе, которые проводились на окраине села, никто не мог свалить его на землю. Скопили они на дом, народили детей. Но радость их длилась недолго. Начались войны — одна, другая, а затем третья, и она почти не видела его дома.
После окончания войны его демобилизовали где-то у Неврокопа. Минчо направился домой через Сатовчу и Доспат, поскольку это был кратчайший путь. Его предупредили, что в тех местах орудуют жестокие бандиты, но он не принял это во внимание.
— Чего мне бояться? — говорил он. — Моей бедностью им лакомиться, что ли?
Бандиты погубили его где-то в черных доспатовских лесах. Подстерегли возле какого-то моста, крикнули, чтобы лег лицом вниз.
— За что, люди? — спросил Минчо. — С войны возвращаюсь, бедный человек я…
Над его головой просвистели две или три пули. Он бросил сумку и кинулся на дорогу. Из леса вышли главарь банды с поседевшей щетинистой бородой и молодой мужчина в чалме. Молодой уселся сверху на Минчо, завел ему руки за спину и привязал их к поводьям лошади. Потащили его в лес, где пряталась вся банда. Грабители поняли, что, кроме солдатской одежды, у него взять нечего.
— Отпустите! — взмолился Минчо. — У меня жена, дети! Кто же их прокормит!
Не пожалели…
Потом стало известно, что Минчо был их двадцать четвертой жертвой.
Бандитов поймали, и доставили на суд в Неврокоп. На заседание вызвали Марию с дедом Иваном, отцом Минчо. Но дело затянулось, и они вернулись домой. Вызвали их вторично, но слушание дела снова не было закончено. Они собрались домой. На окраине города их остановил знакомый учитель.