– Мне один человек сказал, что надо наслаждаться моментом, что загадывать – бесполезно, и гарантий на будущее никто дать не может…
– Прав твой человек, но только к чему множить риски? Анька верна тебе, всегда была…
– Я тоже так думал.
– Да? А впрочем – ну, с кем не бывает. А вот молодая жена – это точно головная боль. Ей на танцы, а тебе бы к телевизору. Ей бы на Ибицу, а тебе бы на дачку. Ей бы по магазинам, а тебе бы…
– Все правильно ты говоришь, Димка, но что делать с тем, что у меня нет ни сил, ни желания жить, как раньше?
– Эх, Толька, ты всегда был тонкой творческой натурой, – Димка аккуратно затушил сигару в пепельнице, – тебе надо было чем-нибудь творческим заниматься, всю эту ерунду, все эти мысли как-то сублимировать.
– Какие слова-то умные, – усмехнулся я, вставая.
– Послушай старого друга – брось ты свою малолетку. Границы знать надо: поразвлекался – и будет, а то в жизни добром такие истории не заканчиваются.
– Я подумаю, – мне не хотелось продолжать с ним обсуждения своей запутанной жизни, – ты мне лучше расскажи, как тебе живется в министерстве на новой должности и что там говорят о подступающем финансовом кризисе?
Димка с удовольствием принялся мне рассказывать про политическую жизнь Москвы в частности и России в целом, перекинулся на фондовый рынок. Мы бы проговорили с ним до ночи, если бы не Ирина. Она подошла к нам, сидящим в укромном уголке:
– Пап, можно тебя пригласить?
– Куда?
– Как куда? Танцевать! – она потянула меня за руку. – Ты обещал, – упрекнула, едва мы начали топтаться под музыку.
– Что я обещал?
– Что не будешь маму мучить, что… а все так же и осталось? Я чуть не расплакалась сегодня!
– Ирка, давай прекратим? Поверь, я пытался, но у нашей мамы на эту ситуацию свой взгляд.
Ирина тяжело вздохнула и прижалась ко мне крепче:
– Ну так же нельзя!
– Помнишь, в детстве, давным-давно дядя Егор притащил нам на дачу подстреленного селезня?
– Помню, а что?
– А помнишь, как вы с Вадькой пытались его выходить?
– Да… но он все равно умер. Вы его у нас отняли, я помню…
– Забрали, потому что вы его только мучили больше, выходить его было невозможно. Вот так и сейчас – не все в наших силах, Ирка.
– Ну не сравнивай! Или ты к тому, что я опять лезу не в свое дело? Но вы же мои родители!
– Позволь нам разобраться самим. Плохо ли, хорошо, но мы должны сами. Ты нам, прости, солнышко, помочь не в силах.
– Ты прав, формально, – ответила умненькая дочка, – но я не могу смотреть на то, как вы улыбаетесь и притворяетесь! Ложь – это мерзко!
– Вот тут я с тобой соглашусь. Ты с матерью не говорила?
– Нет, – буркнула Ирина, – она – не ты. Она же начнет сразу плакать и вообще… С ней конструктивно не получится.
– Господи… Конструктивно, формально… еще скажи, что мы должны прийти к «консенсусу», совсем на своей заумной работе разучишься по-людски говорить.
Музыка кончилась, я взял Ирину за руку, подвел к Диме, усадил ее рядом и дальше мы болтали о политике втроем, впрочем, я через несколько минут сбежал, уступив место Роме, вышел на улицу и позвонил Женечке.
– Я приеду в Москву скоро, – пообещал я, – через недельку или что-то около того. Обсудим планы на новый год.
– На весь год?
– Хотя бы на начало. Ты где сейчас? Что там за шум?
– С подружками в кафе, отмечаем… м-м-м, – и в сторону, – а что мы отмечаем? – и опять мне, – мы отмечаем Йоль.
– Это что?
«Какие к черту подружки, какие кафе, какой Йоль и вообще!» – хотелось кричать мне, но я, конечно, ничего подобного не сказал.
– О, это такой праздник, я тебе потом расскажу, честно! – засмеялась Женька, – Ой, прости, тут так слышно плохо… Так ты когда приедешь?
– Скоро, через несколько дней… Жень…
– Я перезвоню потом, прости, люблю, – и она повесила трубку.
Может ли плохое настроение стать хуже? Может, оказывается. Если бы не Ирина с Ромой, которые вышли в тот момент, когда я убирал мобильный в карман, то я бы, наверное, сорвался и просто сбежал.
Домой мы ехали в молчании – Анна сидела в такси с закрытыми глазами и довольной улыбкой, я тоже делал вид, что все прекрасно, но стоило переступить порог, я не выдержал:
– Ань, сколько можно? Тебе что, это все нравится? – я впервые за долгое время говорил нормально – не зло, не ехидно, спокойно. – Тебе не надоело?