– Надоело, – в тон мне ответила она, – Но я надеюсь, что ты поймешь – это и для твоего блага. Ты сейчас артачишься только из упрямства, правда?
Я подошел к ней и посмотрел прямо в глаза. Последние месяцы мы скользили по лицам друг друга взглядами, но в глаза не смотрели, боялись.
– Ты думаешь, я из вредности все… это… – у меня не было слов.
– Нет, не из вредности, – она успокаивающе погладила меня по руке, – но ты думаешь, что тебе нужна эта девочка, а на самом деле ты просто отказываешься верить, что уже состарился, понимаешь? Я хочу уберечь тебя от больших ошибок и большего горя, пусть даже такой ценой.
– С ума сойти, – я отвернулся от нее, – значит, ты так обо мне заботишься? Это такая любовь?
– Да, – она положила руку мне на плечо. – Не злись и прости меня, пожалуйста, я сама мучаюсь, каждый день мучаюсь. Иногда думаю – зря я тебя не отпустила тогда, зря убедила остаться, а потом понимаю – не зря. Что бы ни случилось, я рядом буду с тобой, а она? Она же бросит – раньше или позже. И лучше бы раньше.
– Все, – резко оборвал я ее, – не продолжай… Иначе я за себя не ручаюсь.
– Прости, я не буду. Прости, – поспешно согласилась Аня. – Ты только знай, я люблю тебя очень! Постарайся меня понять, пожалуйста.
– Я пытаюсь, Ань, пытаюсь, но…
– Давай не будем торопиться? Мир?
– Мир.
– Это самый лучший подарок мне на день рождения! – она сжала мою ладонь и осторожно поцеловала в щеку.
Наши отношения за короткое время снова изменились. Вот удивительно: столько лет жили, как в болоте, а тут за несколько месяцев мы успели пройти запутанной дорогой от безразличия до ненависти, еще один резкий поворот и вот мы вроде как друзья… Непонятные, странные, неправильные отношения. Но мы оба так устали сражаться, что это перемирие, или затишье – что точнее – было для нас жизненно необходимо.
Я уехал в Москву, соврав, что еду по делам. Аня не стала ничего уточнять.
К Вадиму я зашел по нескольким причинам: Аня передала какую–то котомку, да и я сам хотел повидать сына и даже придумал повод.
Я приехал в середине рабочего дня, Вадик был на месте. Я вошел, уселся напротив него, поздоровался, он наградил меня уничижительным взглядом.
– Что ты хотел?
– Мать просила передать, – я протянул пакет.
– Угу, спасибо, все?
– Я хотел бы посмотреть на кое-какие отчеты.
– Зачем? Тебя что, это интересует? Мне кажется, работа тебя сейчас волнует меньше всего.
– Не язви.
– И в мыслях не держал!
– Не покажешь?
– Ты знаешь, где бухгалтерия.
– Спасибо.
– Не за что.
Я встал, постоял над ним, он, не обращая на меня внимания, что-то печатал. Вадик изменился, похудел немного и стал словно жестче – резче выдавались скулы, взгляд колючий, хотя, возможно, это только для меня, а с друзьями сын, надеялся я, по-прежнему искрящийся весельем, как был…
– Ты как?
– Отлично! – он ударил по клавише пробела так, что та чуть не отлетела. – Ты уйдешь наконец? Уходи, а то я… Тебе мало, что ты портишь жизнь Жене? Ты решил, что мать и дочь должны знать обо всем? – шипел он. – Ты вообще знаешь, что такое стыд и совесть? Или для тебя это пустой звук?
– Ты, кажется, самоустранился от решения этой проблемы, – ответил я, еле сдерживая гнев. – И почему ты считаешь, что я порчу Женьке жизнь?
– А разве нет? Как собака на сене – то домой, к жене под бочок, то к Женьке. А когда ей тридцатник стукнет, ты скажешь ей – все, гуд бай?
– Ты хочешь, чтобы я на ней женился? – удачный, пусть и случайный удар.
Он вздернул подбородок, сжал кулаки.
– Я хочу, чтобы ты исчез из ее жизни раз и навсегда и не морочил ей голову.
– Она любит меня, – еще один удар.
– Откуда ты знаешь, что она чувствует? – парировал сын. – Мы сами-то не всегда знаем, что у нас в голове, а ты о других судишь. Вы используете друг друга. Это не любовь!
– Противоречишь сам себе.
– Иди к черту, па-па. Уходи.
– Ты любишь ее? Простишь ей… все?
– Не твоего ума дело, – ответил он.
Сын все же вывел меня: я вышел, кипя от злости, потому что он – несмотря ни на что, был прав, и это бесило еще больше. Ни об отчетах, ни о бухгалтерии я не вспомнил.
А вечером мы впервые поругались с Женькой. Не помню, что послужило толчком, не знаю, что было причиной – или моя усталость, или просто Женькиному долготерпению пришел конец, но мы слово за слово стали спорить, и если раньше она уступала и сводила все к шутке, то в тот вечер огрызнулась раз, второй, и я, не помня себя, схватил, рывком усадил ее на стул, поднял лицо, как тисками, сжимая пальцами ее подбородок: