А вот Вадик ценил себя гораздо выше, чем я. Окружение разбаловало. Он с раннего детства был хорошенький, и невинный взгляд зеленых глаза из-под челки многих вводил в заблуждение. Никто не мог поверить, что этот белокурый ангелочек на самом деле маленький бесенок. С возрастом волосы немного потемнели, личико стало не таким ангельским, но на выражение глаз все так же попадались невинные души. А Вадик пользовался этим беззастенчиво. Все наши беседы на тему морали, нравственности и совести он выслушивал со стоическим терпением, а потом продолжал жить так, как жил. Нет, он не был плохим, но… он всегда был слишком поверхностным, он так привык, что все проблемы решаются сами собой. Пожалуй, к его достоинствам можно отнести врожденную доброту – он никогда никому не делал зла нарочно. Нарочно… словно зло, которое мы делаем случайно, причиняет меньше вреда. Он был один из тех мальчиков и девочек, родители которых изо всех сил стремились обеспечить отпрыскам «достойную жизнь» и у которых это в результате получилось. Мы никогда не бедствовали, правда, и до олигархов не дотягивали. Вадим мог бы вырасти и тунеядцем, и лентяем, но тут уж я взялся за дело и лет с шестнадцати он работал у меня, поначалу полы подметал, да таскал коробки со всякой всячиной, а потом я стал его допускать и до более серьезных дел. Он сам поступил в институт (в тот же институт через пять лет поступила Ирина), он учился и продолжал работать. Ума не приложу, когда он находил время для похождений? Возможно, дело в том, что он всегда хотел чуть больше, чем имел?
Он амбициозен, мой сын, и поэтому всегда стремился вырваться из-под моей опеки, и открытие филиала было его мечтой. Что ж – мечта осуществилась.
В зеркале отражался более чем преуспевающий молодой человек, мужчина в самом соку. В дорогих шмотках, лощеный, холеный. Во дворе ждал купленный недавно новенький Лексус.
– Поехали, пап?
– Поехали, сын.
Я был уверен – он лучше, сильнее меня, и на мгновение почувствовал зависть: если бы у меня в его возрасте были такие возможности! Если бы!
– Ты что-то сегодня какой-то… какой-то не такой, – сын с любовью провел рукой по приборной доске, - ты смотри, какая машина, а? Это тебе не Жигули.
– Когда ты последний раз в Жигулях-то сидел? – на первый вопрос я решил не отвечать.
– Да, давно, ты прав. Ну что, вперед?
Он так неторопливо вел машину, с таким чувством собственного достоинства восседал на водительском месте, что меня снова – с чего бы? – уколола непонятная и никогда раньше не возникающая ревность.
– Мог бы поскромнее машину купить, – проворчал я.
– Па, ну в кредит же!
– Даже в кредит. Или у нас дела идут настолько хорошо?
Он только на секунду перестал улыбаться.
– Все просто отлично! – ответил, вглядываясь в зеркало заднего вида.
Я уже было открыл рот, чтобы сказать ему – мне все известно про то, как выглядит это «отлично», но смолчал. Смолчал, потому что тогда пришлось бы признаваться, откуда я это знаю, а подставлять Женю мне не хотелось.
– Не ворчи, отец! О нас еще весь мир заговорит!
– Чтобы весь мир заговорил – не проблема, вопрос – что он будет говорить, – заметил я.
– Ты явно не в духе, – отметил сын.
Мы перебрасывались репликами, замолкали, снова говорили о работе и о жизни. Почти у гостиницы разговор, я не помню как, зашел о том, что мама мечтает видеть сына женатым.
– Пап, боюсь, ей долго ждать, – Вадик улыбнулся той улыбкой, от которой таяли все девушки, а старшее поколение умилялось несказанно.
– Ты мне не строй тут, – усмехнулся я в ответ, – опять меняешь подружек?
– Нет, я сократил список до двух позиций.
– Они так похожи, что не можешь выбрать?
– Наоборот, настолько разные…