И все же неторопливое течение Ритиной жизни было нарушено из-за встречи с Павлом. Они столкнулись на кладбище, куда он, приезжавший в Городок раз в два года, пришел, чтобы привести в порядок могилы родных. Она не сразу узнала его, потому что он стал грузным и, кажется, даже меньше ростом, а сквозь поредевшие волосы просвечивала кожа. Он же узнал ее тот час же несмотря на то, что она поседела и была уже далеко не такой стройной как когда-то, и поздоровался. Рита ответила на приветствие несколько позже, потому что вынуждена была, слегка прищурившись, всмотреться в его лицо. Потом он говорил о том, что остановился в гостинице, что приезжает и будет приезжать сюда до тех пор, пока сможет, что преподает в институте, что растит сына, а затем без всякой связи с ранее сказанным и неожиданно для себя самого заявил, что она по-прежнему красива, что он рад этой встрече, что, если ее муж не будет против, они могли бы встретиться и поговорить. Она, не сдержав обрадованной улыбки, ответила, что живет одна и назвала адрес.
Вечером Павел пришел с цветами, и неизвестно было, где он их купил, поскольку в Городке по-прежнему цветы не продавали. Потом он, сидя в кресле напротив, опытным взглядом врача отметил стерильную чистоту и порядок в квартире, наличие живой души по имени Митроха, а так же то, как она слишком быстро и ловко наполнила рюмки и, не поморщившись, выпила, не дожидаясь его. Разговор тек спокойно, словно и не было горечи и обид между ними. Она рассказала, что дважды несчастливо была замужем, а потом три года жила с человеком значительно младше ее, но ничего хорошего из всего этого так и не получилось. Все происходило по одному сценарию: одиночество начинало тяготить ее, и она соглашалась выйти замуж за очередного воздыхателя, благо работала в мужском коллективе, где всегда находился кто-то, готовый предложить руку и сердце. Забеременеть Рита так и не смогла, со временем мужья начинали ее раздражать, и она уходила без сожаления, не цепляясь за прошлое.
С последним, молодым, она рассталась после того, как однажды, пребывая целый день в отвратительном настроении и просидев час перед зеркалом, убедилась, что стареет и седеет быстрее, чем хотелось бы, и решив, что соблазны в жизни для него вскоре будут сильнее чувств к ней. Рита знала, что будет жалеть, когда не сможет ни с кем дома и словом перекинуться, когда захочется ощутить его рядом, в такие минуты она забывала о своем возрасте, но знала так же и то, что после ночи наступает день и все скрытое приобретает ясные очертания. Бедный мальчик так ничего и не понял, целую неделю надоедал ей эвонками, прося объясниться, она же молча бросала трубку, а затем исчез из ее жизни навсегда.
А потом Рита сказала Павлу то, от чего ему стало по-настоящему больно. Сказала, что лучше его так никого и не встретила, а о нерожденном ребенке жалела всю жизнь. Все это было произнесено каким-то неживым голосом, без интонации, и Павел понял, что ей было очень нелегко говорить об этом, что она тоже встревожена их неожиданной встречей и боится подступивших к горлу слез, которые сейчас, наверно, были бы просто ни к чему. В какую-то минуту он подумал, что, скорее всго, ему не надо было приходить, поскольку все, связанное с ней, что было так давно далеко и надежно спрятано в самых темных закоулках его памяти, вдруг оказалась нестерпимо больным и лежащим на поверхности. А он, глупец, почему-то решил, что со временем все проходит, зарастает бурьяном, тает и безвозвратно исчезает наконец, но вдруг ясно понял всю неправильность своих суждений, потому что ничего и никуда не исчезло, а так же и то, что хотел этого разговора, для того и пришел сегодня, чтобы наконец-то поставить точку в истории, которая, вопреки его многолетнему убеждению себя в обратном, закончена не была.
Пауза затянулась, ему хотелось успокоить ее, сказать какие-то нужные и уместные теперь слова, которые, конечно же, не изменят ничего, потому что он и Рита были в том возрасте, когда уже поздно искать правых и виноватых, а слова утешения, хотя могут быть и приятны, - это всего лишь слова, ведь прожитую отдельно друг от друга жизнь уже не изменишь. Он взял ее руки в свои и каким-то хриплым шепотом стал просить прощение. Он не уточнял, за что именно, но было ясно и так: за свою нерешительность, за боль, которую принес ей когда-то, за ее неудавшуюся женскую судьбу. Слезы все-таки пролились, но после них все стало ясным и прозрачным между ними и можно было продолжать жить и говорить обо всем и ни о чем, зная, что к этой теме они больше не вернутся никогда, потому что была окончательно перевернута страница их прежней жизни и начиналась новая.
Он еще несколько раз отметил, с какой легкостью она выпивала содержимое рюмки, и подумал, что первое впечатление его не обмануло: одиночество никому не дается легко, а она, к сожалению, не стала исключением.
Было уже далеко за полночь, когда Павел собрался уходить, но Рита его не отпустила, заявив, что на улицах в такую пору небезопасно, и постелила на диване. Он уснул быстро и легко, как будто спал в этой квартире всегда.
В их жизни не изменилось ничего кроме того, что он стал приезжать не только на родительский день, но и еще раза три-четыре в году, однако оставался ненадолго, всего на пару дней. Не так уж далеко был Городок от Свердловска, каких-то 360 км... Первый день они проводили вместе: много говорили, бывали на кладбище. А затем наступало утро дня второго и последнего. Он вставал с уже ставшего родным дивана, завтракал, прощался с ней так, словно к вечеру будет дома, и ... уходил надолго.
Они не планировали ничего, не говорили о будущем, но теперь он твердо знал, что ни за что не откажется от этих встреч, как, впрочем, знал и то, где ее искать, если она когда-нибудь не откроет ему дверь. Она тоже знала, что будет означать его неприезд, так как он уже не был нерешительным и не существовало ничего, что могло бы помешать ему приехать к женщине, научившейся ждать.