– Люди! Живые! Сюда! Я здесь!
Не знаю, как долго продолжалось мое соперничество с ревом бушующего океана. Может пять минут, может десять. Но, в конце концов, я сдался. Буря продолжала неистово завывать, а я лишь отплевывался от горько-соленой воды и хрипел, сипел, клокотал своей истерзанной, горящей от боли глоткой. Казалось, что голосовых связок уже нет. Их удалили, грубо и бесцеремонно, вырвали вместе с целым куском гортани. И словно доказательством этой жестокой хирургии стала кровь, вкус которой я почувствовал во рту.
Ну, вот и все. Потеряв голос, силы и надежду, я расслабился. Последние капли тепла покидали мое многострадальное тело, а вместе с ними улетучивалась и сама жизнь. Я уже не обращал внимания на окатывающие меня с головой волны, не пытался грести и сопротивляться. Мозг, как и все остальное тело, впал в оцепенение. Перед глазами поплыл грязно-серый сумрак.
Но вдруг сквозь этот туман пробился маленький мерцающий огонек. Красной точкой он прыгал перед моим затуманенным взором, как будто индикатор пульса на экране больничного монитора.
Алая искра словно передала мне часть своего света и тепла. Оцепенения как не бывало. Поборов сковавшее меня окоченение, я стал грести навстречу заветному маячку.
Движение слегка разогрело заледеневшую кровь. Голова заметно прояснилась. Настолько, что я смог понять – колышущийся на волнах огонек – это маяк спасательного жилета. Точно такой был и у меня, только он почему-то не включился. Должно быть разбился, когда меня катало по палубе.
Грести среди десятиметровых волн это все равно, что сражаться с ветряными мельницами, даже еще бессмысленнее. Краешком своего сознания я понимал это, но все равно не переставал отчаянно работать руками и ногами. И, черт побери, огонек стал понемногу приближаться. Скорее всего, нас просто несло в одну сторону, и сближались мы по воле ветра и волн, а никак не из-за моих чахлых усилий. Но в данный момент это было не важно. У меня появилась цель. Во что бы то ни стало, я должен доплыть и вцепиться в этого человека. Для чего? Я сам не знал для чего. Скорее всего, чтобы умереть вместе, чтобы в последний момент прошептать: «Прощай, друг».
Когда нас разделяло не более дюжины метров, я принялся кричать, конечно, если можно назвать криком тот хрип, который вырывался из окоченевшей груди. Но, как ни удивительно, меня услышали, и не только услышали, но и определили, откуда идет звук. В мерцающем свете красного огонька стало видно, как мой неизвестный товарищ принялся неистово грести навстречу. Через минуту мы встретились. Багровый отблеск выхватил из темноты коротко остриженную голову и черные раскосые глаза.
– Саид! – я схватил за руку и притянул к себе маленького узбека.
– Мне холодно, командир, – жалобно простонал едва живой кок. – Мне очень холодно.
Повинуясь накрепко вбитой в башку привычке, я хотел приказать: «Держись!», но язык не повернулся. Какое уж тут, к дьяволу, «Держись».
– Мне тоже холодно, – только и смог выдавить из себя я.
– Мы умрем, командир?
В стоне Саида послышалась мольба. Он словно заклинал меня произнести заветное: «Нет, нас обязательно спасут».
– Да, умрем, – лгать не было смысла. Мы уже пол часа бултыхаемся в ледяной воде, а это само по себе – смертный приговор.
Мой ответ поверг Саида в бездну отчаяния:
– Я… я… я… не хочу умирать. Меня ждут дома.
Саид стал по-детски всхлипывать. В проблесках красных вспышек я видел его мокрое от воды и слез лицо, устремленное в небо. В этот момент я почувствовал себя большой сволочью, отнявшей у человека последнюю надежду. Наверное, лучше было бы солгать.
– Кириллович, я помолюсь, – Саид словно спросил моего разрешения.
– Помолись, друг. Пусть твой Аллах подарит нам легкую смерть.
Сказав это, я что есть сил прижал к себе кока. Мы обнялись крепче, чем братья. Отдать частичку своего тепла товарищу – вот все, что мы могли сделать друг для друга. И в какой-то момент показалось, что действительно стало теплее. Но это всего лишь на мгновение, на одно короткое мгновение. Нет, не нам соперничать с огромным ледяным океаном. Несколько минут спустя я ощутил, что сознание вновь обволакивает густое туманное марево, тело становится нечувствительным и неуправляемым, а веки наливаются свинцовой тяжестью. Из всех чувств мне пока не изменил лишь слух. Я продолжал отчетливо слышать вой ветра, плеск волн и монотонное бормотание Саида.
Первый раз в жизни я пожалел, что не верю в Бога. Наверняка легче умирать, зная, что впереди тебя ждет не мрачное ничто, а новая вечная жизнь, полная спокойствия и блаженства. Хотя, что—то не верится в рай на небесах. Даже самые рьяные религиозные фанатики до последнего цепляются за этот бренный мир, а не спешат выстроиться на прием к палачу. Вот и Саид… Саид! Я вдруг понял, что больше не слышу голоса своего товарища.