В эту ночь, свою первую в жизни ночь с женщиной, он брал Рахшанду несколько раз, брал молча, не уставая, ни разу не раскрыв глаз. Брал каждый раз по-другому, то слушая ее шепот, полный нежности и любви, то жадно прислушиваясь к стонам ее, уставшей от его грубых ласк. Потом он открыл глаза и с недоумением услышал, как жена плачет, умоляет его остановиться, потому что она устала и ей очень больно.
Он не сразу мог понять, чего от него хочет эта незнакомая женщина и что она здесь делает рядом с ним, когда- это место принадлежит Рахшанде, и только ей одной.
И это была последняя ночь с Рахшандой, чуда больше не получалось, он жил с женой Нормальной, далеко не страстной супружеской жизнью, но ни разу после той ночи не удавалось ему почувствовать рядом Рахшанду, хотя ни разу ок не отказался от попытки вернуть чудо, приходя один или два раза в неделю в спальню к жене... А потом, побыв с женой час или полтора, уходил спать к себе в комнату. И. никогда больше не получил он подлинного удовлетворения от того, что регулярно происходило у него с женой. Было это жалкой имитацией, каждый раз смутно унижающей его, низводившей его до уровня животного в периоды случки, грязной подделкой, по сравнению с тем чудом божественного наслаждения, что испытал и тщетно пытался вернуть или повторить он, согласный заплатить за это самую дорогую цену, какую только может заплатить при жизни человек.
У них родилась дочь, и жена много лет спустя, всмотревшись в лицо дочери, склонившейся над тетрадью, изумленно сказала:
- А ведь и верно похожа! Слушай, Джалил, только ты не думай, что я совсем дура, но дочка наша удивительно на Рахшанду похожа, на директоршу бани. Удивительное сходство. Первая Таира-ханум заметила, говорит: дочка твоя на Рахшанду похожа, просто копия. Она, оказывается, Рахшанду в молодости хорошо знала. Рахшанда сегодня фотокарточку принесла тех лет - мы все ахнули: моя дочь и только! Рахшанда, так та: даже всплакнула. Ведь правда, дочка, как будто ты на фотографии? Бывают же чудеса!
Дочка улыбнулась каким-то своим мыслям, и кивнула головой.
- Не может этого быть, - с удивлением, чувствуя, что смущается, и по этой причине раздражаясь, сказал Джалил-муаллим. - Кажется вам. - Он вгляделся в лицо дочери и, не обнаружив в нем ни малейшего сходства с Рахшандой, сказал с уверенной улыбкой: - Показалось вам. От безделья это. И с какой стати наша дочь может быть похожа на Рахшанду?
- А если и похожа, ничего дурного в этом нет, прекрасный человек Рахшанда. Жалко, что ты ее, Джалил, плохо знаешь, душа у нее чудесная, до сих пор красавица, и всю жизнь очень порядочной женщиной была, ни один человек дурного слова о ней не скажет...
В номере от мраморных стен и лежанок шел пар, видно, мыли их кипятком только что перед самым приходом Джалил-муаллима.
Он разделся, аккуратно повесил на вешалку брюки и пиджак из чесучи, потом прошел во вторую комнату и встал под теплый душ. Минут через двадцать пять тридцать, стуча сандалиями на деревянной подошве, пришел Гусейн. Он разделся в предбаннике и вошел в номер с тазом, в котором были сложены: рукавица грубой шерстяной вязки для массажа, мочалка, мыло и флакон с шампунью. Пока Джалил-муаллим мок под душем, подготавливая тело к массажу, Гусейн кипятком и мылом еще раз начисто вымыл и протер мраморное ложе в углу комнаты, надул резиновую подушку и положил ее в изголовье.
- Хватит, пожалуй -- сказал Гусейн, внимательно оглядев Джалил-муаллима. Иди ложись, а я, помолясь богу, приступлю.
Джалил-муаллим подошел к плите и лег животом на ее гладкую, теплую поверхность. Привычное чувство покоя снизошло на него. Не было больше другого такого места, нигде, кроме как в этой бане, не чувствовал он себя так хорошо и спокойно,
Гусейн цепкими, сильными кистями рук прошелся по всем суставам.
- Похудел ты, - вздохнул он. - Нервный ты очень, все от нервов идет.
Гусейн еще раз прошелся по суставам, прошелся медленней, чем в первый раз, подробно ощупывая каждый позвонок; покончив с "ими, начал выкручивать пальцы, руки, стопы ног, причиняя им сладостную ноющую боль, выкручивая так, что смачно хрустело в сочлененьях, казалось, что тело разбирают на части, разбирают и каждую часть окунают в какой-то чудодейственный живительный состав, придающий немедленно бодрость и свежесть, я вот тело собрано снова, и стало оно легче, здоровее и моложе.
Гусейн массировал шею, с остервенением хватал за еле заметные складки на затылке, казалось, что вот-вот отдерет он мышцы от костей, мелкой дробью рассыпался пальцами за ушами, влезал пальцами под подбородок так, что еще секунда, еще миллиметр - и оторвет напрочь челюсть, потом длинными тягучими пассами прогладил плечи и шею.
Мышцы перекатывались у него под тонкой кожей. Джалил-муаллим подумал про себя, что и Гусейн постарел за эти годы и массаж делает хоть и хорошо, ни с кем в городе сравнить нельзя, но все же не так, как раньше, без прежнего рвения, силы уже
не те...
- Я сейчас вспомнил, - со вздохом сказал Гусейн, - как я в былые времена ногами тебя массировал. Помнишь? Теперь, пожалуй, не выдержишь.
Гусейн, войдя в раж, посредине массажа вскакивал ему с размаху на спину голыми коленками, вспомнил Джалил-муаллим и удивился: "Как это я выдерживал?" Видно, не только Гусейн стареть начал.
Гусейн принял душ и подступил к Джалил-муаллиму с рукавицей. Во время массажа с рукавицей Гусейн никогда не разговаривал, дело это тонкое, требующее особенного внимания, только с наиболее уважаемыми клиентами, каким являлся Джалил-муаллим, позволял себе Гусейн перекинуться двумя-тремя фразами. А настоящую беседу, опять же с наиболее достойными посетителями, вел ^он во время мыльного мытья. Мог Гусейн поддерживать беседу с любым понимающим человеком, свободно говорил на тему поэзии, старинным поклонником и знатоком которой издавна считался, не гнушался бесед и на душеспасительные темы, имел твердое мнение по любому вопросу морали и этики, разбирался во всех тонкостях внутренней и внешней политики, а так же был осведомлен и о тайных пружинах, при помощи которых сильные мира сего совершают крупные дела.
Он кончил читать второй бейт и сказал, чтобы Джалил-муаллим перевернулся на спину, голос у него был приятный, читал он стихи нараспев, с выражением и чувством.
- Спасибо, - сказал Джалил-муаллим, - спасибо, Гусейн, второй бейт меня расстроил, чуть не заплакал я, первый бейт тоже прекрасный, но второй бейт это жемчужина бесценная, это стих, в котором весь мир, как в одном зеркале, отражается. Физули - величайший из поэтов!
- Эх! - сокрушенно сказал Гусейн. - Кого я могу из сегодняшних поэтов с ним рядом поставить?! Никого. Я ничего не говорю, хорошие поэты изредка попадаются. Великих нет...
Купанье вступило в завершающую фазу, Гусейн намылил ему
голову.
- Слушай, - сказал Гусейн. - Вчера один парень сюда приходил, из Москвы в Баку приехал, за него Джумшуд просил, говорит, друг мой этот москвич, ты сделай ему уважение ради меня, покажи, что такое настоящая бакинская баня. О чем я говорил? Так вот этот парень рассказывал, что был он недавно в Финляндии и Швеции, говорит: там бани деревянные, с парной. Люди купаются, потом парятся, ну, в общем, как у нас в молоканской бане, только там деревянная, а у нас каменная, а дальше совсем по-другому: все выбегают из парной прямо на снег и бросаются в ледяную воду. Слышишь? Парень такой серьезный - на вруна не похож. Опять же Джумшуд за него поручился. Говорит, сам купался, сам бросался. Что ты об этом думаешь?