— Это все Шамиль? — спросил Антонов на всякий случай.
— Он, родимый, — ответил Второй.
— Обрати внимание на последние фото, подполковник, — посоветовал Чацкий, вновь переходя на «ты».
— Уже обратил, — сказал Антонов. — Вот здесь Шамиль в допотопном костюме и лохматом парике: под провинциала косит. А тут он уже грузин или армянин, с животиком и усами. Актер.
— Еще какой! — безрадостно откликнулся Чацкий. — Сколько его ни вели, а все равно теряли. То в сортире переоденется, то в такси, то прямо на улице. Уходил прямо из-под носа. Как заговоренный.
Антонов передал фотографии обратно.
— Почему вели, почему не брали? — осведомился он.
— А вот это, подполковник, не твое…
Второй не дал генералу Чацкому закончить реплику, бесцеремонно перебив его.
— В ФСБ решили отследить связи Шамиля, — сказал он. — Было задействовано несколько десятков людей. Пути за границу ему отрезали, а здесь пытались держать под контролем…
— И держим! — поспешил вставить Чацкий. — Теперь он у нас вот где. — Его тонкие пальцы сжались в кулак, смотревшийся не слишком внушительно. — В прошлый раз мы потеряли его в Ленингра… простите, в Санкт-Петербурге. Но сегодня ему улизнуть не удалось. Он скрывается в Ленинградской области. Мшанский заказник на границе Лужского и Гатчинского районов.
— Заказник? — переспросил Антонов.
Второй и генерал посмотрели на него — первый с досадой, второй с изумлением.
— Заказник, — принялся пояснять Чацкий, — это что-то вроде заповедника. Мшанским болотам более восьми тысяч лет. Государство их охраняет как особо ценные. Охотников туда не пускают. Вход открыт только ученым и природоведам.
— И террористам, — добавил Антонов. — Ну и чем занимается Шамиль в болоте, хотел бы я знать? Не научными же исследованиями?
— Мы знаем, где именно и у кого именно он находится, — сказал Чацкий. — Вернее, догадываемся.
— Так знаете или догадываетесь?
— Р-разговорчики, подполковник! — прикрикнул Второй, хлопая ладонью по столу. — Продолжайте, товарищ генерал.
— Благодарю, — язвительно откликнулся Чацкий. — Так вот, Шамиля в Мшанском заказнике могла приютить только одна особа. Хозяйка этих мест, приватизировавшая всех и вся. Основала там туристический центр, засела посреди болот и что-то замышляет.
— Кто она такая? — оживился Антонов.
— Некая Темногорская Белла Борисовна. Живет она в старинной усадьбе на территории заказника. Усадьбу построил один граф, помешавшийся на каббалистике и прочей чертовщине. Добраться туда можно по единственной дороге и нескольким тропам.
— Поподробнее о Темногорской, пожалуйста, — попросил Второй.
— Отчаянная демократка, ревнитель либеральных ценностей, — заговорил Чацкий, собираясь с мыслями. — Ее отец в девяностых занимал пост генерального директора корпорации «Госэнергоатом». Оставил дочери немалое наследство, которое она успешно приумножила. У нее активов и недвижимости миллионов на пятьдесят долларов накопилось. Собственных компаний уйма.
— Почему же она поселилась в такой глуши? — поинтересовался Второй, похоже, впервые услышавший о Темногорской.
— С детства толстая, некрасивая, обиженная на весь свет, — стал объяснять Чацкий, сверяясь с досье, которое положил перед собой. — У нее никогда не было молодого человека, ее дразнили, а она считала себя самой лучшей, самой необыкновенной. В результате тяжелый внутренний конфликт, раздвоение личности, серия нервных срывов. — Чацкий развел руками. — Ей за пятьдесят, а она по-прежнему девственница. С внешним миром общается через Интернет. Считает себя русской, но Россию ненавидит лютой ненавистью.
— За что же? — спросил Антонов.
— А вот тут у меня зафиксированы некоторые ее высказывания, — оживился Чацкий, листая досье. — Ага… «Я не представляю, как можно любить русских за лживость, за пьянство, за раболепие. И это еще не все их худшие качества».
— Кто же ей по душе, этой деве болотной? — нахмурился Второй.
— А вот еще одна цитата… «Соединенные Штаты — это оплот человечества. Если бы они завоевали Россию, мы стали бы их штатом. И пусть пускают по нам ракеты, чем больше, тем лучше. Вспомните Хиросиму с Нагасаки, а потом посмотрите, какая из Японии получилась конфетка».
Пока Чацкий читал, его лицо успело принять такое скорбное выражение, словно он присутствовал при чьих-то похоронах. Антонов же только подавил зевок. Он, как человек дела, знал цену пустословию. Болтовня спятившей русофобки его не задевала. Собака лает, караван идет.