— Комбриг! — донесся чей-то предупреждающий возглас.
Комбриг? Стало быть, бригада вышла из окружения и их отряд соединился с ней! Теперь понятно, отчего так много незнакомых лиц.
— Когда придут машины за ранеными?
— Если ничто их не задержит, то через полчаса, товарищ гвардии полковник! — ответил тот же женский голос.
— Не затягивайте эвакуацию. Постарайтесь отправить всех одним рейсом.
— Это невозможно.
— Постарайтесь, доктор.
— Хорошо, товарищ гвардии полковник.
Да это же Вера Ивановна! Как он ее не узнал! Одно неясно — почему эвакуацией раненых занимается она, а не начсанбриг, как обычно?..
Где Юрка? Где Рая? Не может быть, чтобы они не знали, что он тяжело ранен!
Обдирая нос и подбородок о жесткий брезент, Борис с большим трудом повернул голову. Там, у его изголовья, сидел немец с забинтованными обеими руками. Это был тот, второй дезертир, пониже ростом, молчальник, которого Борис потерял из виду. Он тоже ранен. К тому же — своими. Но сейчас он загораживал собой все на свете!.. Как сказать по-немецки, чтобы посторонился?.. Нет, начисто из головы вылетело! А, черт с ним, пускай себе обижается! И Борис произнес:
— Вег![24]
Немец посмотрел на него и отвел взгляд.
— Вег! — уже начал сердиться Борис.
Немец удивленно взглянул и наклонился к нему:
— Хабен зи етвас гезагт?[25]
Борис видел перед собой его круглое небритое лицо и чувствовал, как опять погружается в тишину…
А потом, спустя какое-то время, тишина вновь отступила, и он услышал вдалеке голос — торжественный и красивый, как у дикторов московского радио:
— Они пали, отдав свои молодые прекрасные жизни за нашу победу…
Хоронят погибших? Но кого? Кого?.. С невероятными усилиями Борис согнул здоровую руку и просунул кулак под голову, подняв ее еще на несколько сантиметров. Но и по эту сторону сидели и лежали раненые. Стоял, держа на весу раненую руку, Лелеко — словно готовился взмахнуть перед невидимым оркестром дирижерской палочкой…
— Слава героям, павшим за свободу и независимость нашей великой Родины!..
Значит, братская могила там, через дорогу… Борис узнал голос говорившего. Это был начальник политотдела подполковник Бурженков.
— Мы никогда не забудем ваши имена…
И стал называть погибших… Смертью храбрых пали подполковник Рябкин, младший лейтенант Степанов, капитан Осадчий, Фавицкий, Хусаинов, Филипп Иванович, экипажи обоих танков… Где-то в середине этого скорбного списка шел Юрка. И последней, как прикомандированную к части, упомянули Раю…
Борис лежал пластом на носилках и тихо, почти беззвучно плакал.
Вскоре его погрузили в «санитарку» и отправили в госпиталь. И он уже не слышал, как гудели танковыми двигателями и гремели гусеницами дороги западнее Лауцена.
Это выходило в тыл гитлеровским войскам соседнее механизированное соединение.
А воздух вокруг дрожал от рева десятков «ильюшиных», волнами заходивших на штурмовку танков и пехоты противника.
Наступление продолжалось.
БЫЛА У СОЛДАТА ТАЙНА
— Морев, танцуй! Тебе письмо!
— От кого?
— От какой-то Евгении!
Морев, даже не взглянув на письмо, которое держал в поднятой руке дежурный по заставе старший сержант Бирюков, направился к выходу.
— Ты что, не слышал? Тебе письмо!
— Потом! — Морев махнул рукой и вышел.
Старший сержант Бирюков озадаченно повертел в руках письмо, которое не хотели брать, пожал плечами. Морев есть Морев! Солдаты томятся в ожидании писем, подсчитывают дни, загадывают, когда будет ответ, а этот чудак нос воротит. Даже если он спешил к машине, все равно взять письмо — дело секунды. Видно, причина в чем-то другом.
Но особенно раздумывать о странном поведении рядового Морева Бирюкову было некогда: у дежурного и без того хлопот полон рот. Вот и сейчас, только присел, как из канцелярии раздался зычный голос начальника заставы старшего лейтенанта Ревякина:
— Дежурный!
— Посиди за меня! — сказал Бирюков младшему сержанту Дубовцову, проходившему по коридору.
— Передайте прапорщику, что он остается за меня, — приказал старший лейтенант. — Я поехал в госпиталь!
— Есть передать прапорщику, что он остается за вас, — четко повторил Бирюков. — Разрешите идти?