А проклятый, своенравный ветер проник и в девичью келыо Сидонии, так что она стала петь только мрачные песни: «Розы на степной могиле», «Протяни ж мне руку на прощанье» и «Пройдет сто лет, и вновь придет весна». Фрейлейн Душке была не причесана и в одиннадцать часов утра еще не удосужилась почистить зубы.
Вдовец Блетш шагал по своей осиротелой квартире взад и вперед, из угла в угол. Он отворил шкаф, в котором висели мешковидные платья его покойной супруги, все еще завешанные большой тряпкой. Оттуда пахнуло старостью и нафталином. Блетш шагал взад и вперед. Вот уже пять месяцев никто не отрывал листков календаря, раковина в кухне засорилась, стенные часы стояли.
Вид у жестянщика Блетша был запущенный. Все это наделала смерть жены. Он сам замечал, что частенько спрашивает себя: «И что еще мне делать в этом мире?» И сам себе отвечал: «Не лучше ли мне завтра умереть?» Это красивое стихотворение он вычитал в хрестоматии. Бог ты мой, что за жизнь без жены! Пустая, одинокая, до глупости бесполезная. Господин Блетш разогревал себе на сковородке макароны с яйцом. И добавил еще луку.
Биви Леер получил сегодня мясо, собственно, не мясо, а сплошную пленку, правда, с несколькими крошками жира. Он грыз и давился. К мясу ему дали шпинат. Целых два половника. Биви не знал о жарком ветре, который временами дул просто неистово и зарывался в кучи мусора, заботливо сметенные на Вестендштрассе стариком Юнгфердорбеном.
Лицо Ханни было сегодня еще прыщавее, чем обычно. На господине «От-та-та!» ветер сказался в том, что он ошибся в расчете на три метра, так что его рабочие на следующий день будут рыть яму совсем в другом месте.
Вивиани отсыпался после субботнего пьянства, не заботясь о том, дул или не дул ветер. Он был пропащий человек, и ему все было безразлично. Маленькая Гертруда Цирфус, это было подтверждено и врачами, очень страдала от притока теплого воздуха. Она робко кашляла. Совсем как отец.
— Клянусь богом, эти босяки готовят на обезьяньем жиру! — восклицал без пяти минут богач Диммер. Он имел в виду чад из кухни Кестлей, огромными клубами вздымавшийся ввысь к унылому небу и по пути оскорблявший его обоняние.
И надо же, чтобы в этот отвратительно ветреный день у господина Леша понес мотоцикл! Его владелец никак этого не ожидал. В другое какое-нибудь воскресенье — возможно, но не сегодня. На этот раз, когда он отпустил сцепление и зять Леер уже смотрел с балкона, чудовище, вырвавшись из рук инженера Леша, понесло. Рыча, оно помчалось на садик слесаря Иоганна Мюллера и тяжестью свинцовых пластин, наложенных в коляску, сорвало забор. Далее оно опрокинулось и упало набок. Но мотор и заднее колесо, грохоча, понеслись дальше, вперед. Господин Леш вылил кувшин воды на свою щелкающую, стучащую, чуть не сплошь хромированную машину. А мальчишки даже забросали ее песком, правда, с почтительного расстояния. Внезапно она затихла. Господин Леш склонился над своим непризнанным железным победителем дерби и поднял его. Слесарь Мюллер заявил:
Починка моего забора стоит не меньше двадцати марок, даже если я все сделаю сам.
Господин Леш крикнул наверх господину Лееру:
Видел ты что-нибудь подобное?
Затем он с помощью мальчишек загнал пурпурного скакуна в гараж. На кожаных бриджах господина Леша появился продольный разрыв, глубокий, до самого тела. К тому же он здорово охромел, но ничего этого не заметил, так как чувствовал себя триумфатором.
Однажды, когда Марилли было двенадцать лет и семь месяцев, она стояла под газовым фонарем. Чугунный фонарь с повторяющимся узором на цоколе был важнейшей вехой в жизни детворы с Мондштрассе. При игре в палочку-выручалочку, например, или когда они гоняли обруч. На самокатах они тоже неизменно катались вокруг старого чугунного дядюшки с мудреным узором, и его же объезжали, играя в паровоз. Когда по вечерам загоралась эта маленькая пригородная луна, разумеется, при содействии хромого фонарщика с длинным деревянным шестом в руках, благовоспитанным детям полагалось идти домой. Потому что в эту пору злая фея туманов ходит по лужайке и забирает ребятишек.
Итак Марилли Коземунд стояла под фонарем, заложив руки за спину, и правой ногой, согнутой в колене, опиралась на цоколь.
На ней был узенький, чисто выстиранный пуловер, купленный, когда ей еще едва минуло десять лет. Поэтому сегодня впервые были видны ее упругие грудки. Маленькие до смешного.
С этого дня дворничиха говорила, и не только своему мужу, а всем в доме:
Подумать только, у этой вертихвостки уже грудь растет!
И тон у нее был такой, словно Марилли это проделывала из чистого озорства. Немножко разочарованный, очень раздосадованный и полный ненависти. Чуть-чуть, впрочем, и огорченный. Но Марилли все равно стояла в этот вечер под фонарем, свет его падал на ее красные волосы, похожие на ветви плакучей ивы, и, ни о чем не думая, расцветала. Впрочем, узкий пуловер она надела уже преднамеренно. Естественное повзросление Коземундовой вертихвостки заметил и учитель пения Кюммель. Оно взбудоражило его чувства. Девочки в доме тоже успели заметить, что Марилли переменилась. И еще один человек это заметил, на которого уж никак нельзя было подумать. А именно жестянщик Блетш, а он ведь был еще в трауре.
Однажды, когда Марилли шла в погреб за углем, Блетш случайно ее встретил и вдруг почувствовал, что ему стало тепло; он взял подсвечник из рук девочки и посветил ей, покуда она набирала уголь. Больше ничего не произошло. Потому что это ведь ровно ничего не значит, если пятидесятивосьмилетний вдовец держит свечку девочке, которой еще нет и тринадцати лет, а потом, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть, тащит для нее ведро с углем на второй этаж. Только вконец испорченные люди могли усмотреть в этом нечто предосудительное.
Куда хуже было то, что сотворили мальчишки из седьмого класса под предводительством Леонарда. Они натянули одну из подвязок, похищенных у фрау Кампф, на рогатку. Это было сделано на школьном дворе. Затем они стали стрелять из своей рогатки и угодили прямо в затылок господину капеллану Иеннеру, внутренне как раз подготовлявшемуся к уроку закона божьего. Все пятеро охотников были оставлены после уроков. Господин капеллан с господином старшим учителем, классный наставник и ехидная старая дева фрейлейн Модль вошли в класс, и в это самое мгновенье у Руппа меньшого выпала из рук хрестоматия, а из нее маленький конвертик — в таких конвертиках рассылают поздравления с рождеством и Новым годом. Старший учитель тут же его поднял. На конверте была намалевана девичья головка с длинными краснорыжими волосами и глазами непомерной величины. Под портретом значилось: «Марилли Коземунд». Внутри конверта оказалась записочка со стихами. Ее одновременно прочитали классный наставник, старший учитель, капеллан и злючка Модль. При этом они то и дело переглядывались, покачивали головами, но продолжали читать. Рупп меньшой сидел молча. А в нем сидел страх. Добрый человек мог без труда его от страха избавить, потому что это был глупый страх. Но старший учитель и классный наставник и другие воспитатели намеренно оставляли его в мальчике, потому что с помощью страха можно воспитать целые нации и еще потому, что и в самих воспитателях сидит столько страху, что им хочется немного уделить другим, хотя их собственный страх от этого меньше не становится.
Стихотворение вместе с конвертом было положено на кафедру. Капеллан Иеннер поставил на него чернильницу. После этого старший учитель, классный наставник, капеллан и фрейлейн Модль приступили к допросу.
Руппу меньшому велели подойти к кафедре. Его это стихотворение?