Эй, мальцы, сегодня отправляетесь на все четыре стороны?
Можно мне пойти вниз? — спросил мальчик старуху, и она ответила:
Мне-то что!
Спускаясь по лестнице с куском хлеба, намазанного искусственным медом, Лео думал об истории с трактирщицей Шиндлер и шофером. Откуда берутся дети, это он знал уже давно, но тут припуталось еще много такого, чего он не умел себе объяснить. А где ж это видано, чтобы четырнадцатилетний человек расспрашивал о таких вещах взрослого? В школе их тоже только отчасти просветил учитель закона божия, больше толковавший о святости брака. Правда, он всегда говорил: если кто-нибудь не понимает, что значат отношения между мужем и женой, пусть поднимет руку. Но никто руки не поднимал, и все глупо ухмылялись. Друзьям Лео тоже никто ничего не объяснил. Но скажи кому-нибудь из них, что ты не все знаешь, и они сострадательно рассмеются. Только Матчи Коземунд сообщила Марилли самое необходимое. А пробелы в познаниях Марилли восполнила теперь уже девятнадцатилетняя Ханни Бруннер, с которой Марилли неожиданно подружилась. В последнее время у Ханни стало меньше прыщей и угрей.
Открыв дверь, Лео увидел обеих девочек, прижавшихся друг к другу, словно любящая чета. Они таинственно о чем-то ворковали, при этом Марилли смеялась и бросала восхищенные взгляды на лошадиную морду Ханни.
И почему сюда забрела Марилли? Сейчас уже нельзя было не видеть, что у нее там под пуловером, и Лео сказал ей:
Здравствуй.
И она тоже сказала:
Здравствуй, Лео.
В это последнее лето своего детства мальчик ощущал еще и то, что ощущают в его возрасте мальчики всего мира.
Пришла пора, и Лео по ночам стал ворочаться на своей кровати, думая о Марилли, и был несказанно печален, несказанно одинок. И все вокруг внезапно становилось печальным и прекрасным, а потом опять темным и тяжким. А временами на него вдруг устремлялась и перекатывалась через него розово-красная лавина, так что он задыхался и на секунду-другую почти терял сознание. Тогда мальчик плакал. Выплакивал все слезы. И все же при этом ему представлялось, как он целует красноволосую Марилли.
От роду ему было четырнадцать лет и четыре месяца.
А в эти последние солнечные недели что-то еще нашло на него. Два дня выдалось очень скучных, и Биви Леер тоже ничего не мог придумать нового. Для привычных игр мальчики разом сделались слишком взрослыми, а в кино нельзя было пойти, потому что у них не было денег и они боялись контролера. И вдруг Биви говорит:
Есть где-то, кажется, народная библиотека, там дают книги задаром.
Они расспросили фрау Леер, она знала про такую библиотеку в здании биржи труда. Мальчики отправились немедля. Там сидело множество людей, почти все были плохо выбриты и с большими глазами, рубашки на них были не слишком чистые.
За стойкой стояла барышня. У нее были самые большие глаза — точно у коровы, подумал Лео. Барышня как- то странно улыбнулась и дала мальчикам каталог — пусть выберут себе книгу. Лео смотрел на ее прозрачную блузку и отметил, что барышня хорошо пахнет. Духами. Как в салоне Лехнера, где ему однажды перевязывали бородавку,— вдруг всплыло в его памяти. Оба они принялись листать каталог, но вскоре Биви сказал:
Эта жердь, наверно, все книги знает. Пусть даст что-нибудь интересное.
Они подошли к стойке, за которой, тихонько улыбаясь, ждала Прозрачная. Она предложила Лео:
Может быть, возьмете «Жизнь животных» Брема? Или?..— бросив на юношу удивительно масляный взгляд, она поджала губки и сказала: — Или Джека Лондона «Мартин Иден»?
В «или» было все дело. Не скажи она это «или», возможно, с Леонардом Кни все получилось бы по-другому. Словечко «или» в этом мире играет необыкновенно важную роль. Да «или» нет. «Или» все решило. Справедлирость илинесправедливость, война илимир, левая дорога илиправая дорога, мокрый носовой платок иливундеркинд, голова илигерб, хоп илитоп.
«Или» — до ужаса решающее слово. Вполне возможно, что даже господь бог зовется Или.
Итак, Лео мог взять на выбор Брема «Жизнь животных» или«Мартина Идена». Если бы Лео принес домой пакет динамита вместо бумажного испещренного черными значками пакета размером двенадцать на восемнадцать, это было бы для него куда менее опасно. В так называемой хорошей книге живет бацилла непременного размышления. Размышления о жизни, о «почему» и о «зачем». А это в лучшем случае кончается улыбкой, в худшем — в сточной канаве. В результате размышлений был выдуман порох, унтер-офицер и будильник.
Итак, Лео принес домой «Мартина Идена», а барышня, которая, конечно же, любила размышлять, радовалась, что вот еще одного заразила думаньем. Биви взял Брема. Потому что Брем был толще.
Танцевать Лео тоже научился в эту душную пору своей жизни. Рупп меньшой раздобыл ключ от чердака, где как раз сушилось носильное белье его родителей, а также постельное, с монограммой. Случилось так, что на улице шел дождь и Ханни Бруннер с Марилли укрылись в подъезде. Марилли напевала себе под нос: «Так это девушки любят», песенку, которую изредка пел ее приемный отец; при этом она немножко прошлась фокстротным шагом. Лео и Рупп меньшой это увидели и сказали:
Мадемуазель-стрекозель, видно, на танцы собралась.
При этом Лео вдруг вспомнил воображаемый образ Марилли, которым он так недостойно злоупотреблял, и густо покраснел, стал почти такой, как волосы Марилли. Тут Ханни сказала ему:
Поди-ка сюда, я тебя немножко поучу.
Его учить уже не надо,— двусмысленно заметил Рупп меньшой; он унаследовал некоторый цинизм от своего отца. Обе девушки стали раздумывать над его словами, потом Марилли локтем толкнула Руппа меньшого в бок и сказала:
Эй, парень, не дерзи!
Лео внес предложение:
Знаете что, я приведу Биви с губной гармошкой, Мы пойдем на чердак и будем разучивать танго. А Биви нам сыграет.
Ладно,— немедленно согласилась угловатая Ханни, взяла Марилли под руку и заявила: — Мы пошли вперед.
Биви Леер как раз подбивал шипы, вышиной в целый сантиметр, под стоптанные отцовские башмаки, которые хоть и были ему велики на четыре номера, но успешно выполняли роль бутсов. Тем не менее он тотчас взял свою губную гармошку — на ней было выгравировано «Дунайские волны» — и пошел на чердак.
Между веревками, на расстоянии в два метра натянутыми поперек чердачного помещения, образовалось пять раздельных полей. Каждое было отделено от другого полотенцами и скатертями семейства Рупп. Длинные подштанники чиновника палаты мер и весов тоже болтались на веревках. Большинство из них были штопанные-перештопанные.
Биви уселся на низкое выпирающее стропило и деловито выбил свои «Дунайские волны». Из них посыпались мшистые серые катышки и засохшие крошки. Затем попробовал два-три клапана и объявил:
— «В розарии».
Он попытался было подняться на высоты «розария», но гармошка никак не могла воспроизвести аккомпанемент, и Биви пришлось возвестить:
«Эх ты, цыган».
Это было значительно ниже. «Эх ты, цыган»,— в нос промурлыкала остроугольная Ханни. Она взяла Лео за плечи и правую его руку положила себе на талию, а его робкая левая почти вовсе скрылась в ее большой правой горсти. Первые шаги Лео сделал в горьком смущении, затем споткнулся и отбросил с лица мокрые трикотажные ноги кальсон, в которых едва не запутался. Рупп меньшой и Марилли, с черной бархоткой на круто взмывающей шее, смотрели на него и смеялись. Но Ханни опять решительно потянула за собою Лео и увела в следующее межбельевое отделение, так что остальным стали видны только ноги танцоров, приблизительно до колен. Биви снова энергично задышал в свою сопелку, почему-то отдававшую позеленелой медью. После первых же тактов инициатива перешла к Ханни. Она крепко прижала к себе Лео и сказала так, чтобы другие слышали:
Господи, ну точно слон в посудной лавке.